Книга Цветок цикория. Книга II. Дом для бродяги - Оксана Демченко

– Быть не может. Волк?

Он так и не расслышал толком, что именно прошептал «лисенок», вдруг белея всей кожей и делаясь жалким. Он толкнул подвернувшегося под руку толстяка-стража, повалил здоровенного пьяницу, пнув под колено – и помчался прочь, пользуясь общей неразберихой.

Когда переполох остался далеко позади, выползок остановился и отдышался.

Безлюдье, рядом городская стена. Дома лепятся к ней – рахитично кривые, карликово-горбатые. Пахнет дрянью всех сортов. Рядом свалка, а еще широкий желоб, который на холме еще был ручьем, а тут уже сделался сточной канавой.

Сытая крыса величаво прошла по середине улочки.

– Мессир, – поклонился и ей выползок, криво усмехаясь.

Город теперь казался ловушкой, выбраться их него хотелось все сильнее. Уйти в лес! Там дышится, там осень – отрада для души, а не кроткая тишина сбывшейся смерти.

Поодаль простучали колеса и подковы. Тише и тише… Карета встала. Выползок вздохнул, почесал в затылке. Можно полезть в канаву и попробовать выбраться за стену так – вдруг решетка старая и удастся протиснуться? Грязно, зато никаких стражей. Можно пойти на звук кареты, найти ближние ворота и чинно покинуть город утром. Одежда останется годной, а стража… вряд ли мессир Унгер, он же князь Паоло, велит ретивым исполнителям ловить выползка любой ценой, грубо и прямо. Он не таков. Хотя – тем более идти к воротам не безопасно. Чего стоит один… как его? Брат Пепе. Наверняка он глазастый и вовсе не такой глупый, каким пробовал казаться.

– Есть тут кто? Подойдите, прошу.

Выползок сокрушенно вздохнул. Что за город! Все случайности до жути неслучайны. Как будто каждая на тебя ведет охоту, норовя втравить в жизнь – или в смерть.

– Кто-то есть. Что вам?

Выползок остановился в пяти шагах от кареты, осторожно изучил человека, который просил невесть кого – да кого угодно! – подойти. Ночью. В грязном заброшенном углу города, где крысы безмерно наглы, а люди хуже крыс.

– Вот и вы, – пожилой слуга вскочил с подножки кареты, глядя на чужака так странно… словно встреча долгожданная и очень важная. – Вы годитесь. Кучер мой запил. Не подмените? Надобно покинуть город прямо теперь. Дело спешное. А сам я не люблю кареты, править упряжными конями так и не выучился.

– Ворота закрыты до утра, – напомнил выползок.

– Тут, – слуга постучал согнутым пальцем по дверце кареты, – герб князя. А тут, – он указал на закорки, где вместо лакеев были привязаны два бочонка, – оборотное пиво. Снаружи и внутри. Мы загружены полностью. Дверцу открыть нельзя, что-то да выкатится.

– А где же князь? – осторожно пробуя поверить в очередную безумную случайность, выползок шагнул ближе к карете.

– На охоте. В лесу. Туда и надобно отвезти пиво.

– В лесу, – повторил выползок.

– Ну так что, подмените пьянчужку? Я заплачу. Как вам пять золотых? Вроде, выгодная сделка.

– Вроде, – согласился выползок, приближаясь вплотную.

Очень скоро карета уже катилась по дороге, дальше и дальше от города. Из низины, от озер, наплывал туман, он пах соломенным дымком и самую малость – рыбьей чешуей.

Пожилой слуга княжеского дома охотно слушал рассказ о лесе, сразу начатый выползком, чтобы исключить лишние вопросы. Кивал, уточнял подробности. Радовался, когда мог и сам что-то добавить… Он был первым по-настоящему приятным человеком, встреченным в этой жизни, если уж рассуждать по совести, – решил выползок. Ничего не ждал, не вел допроса. Даже имя не стал выведывать. Сразу указал на шпиль колокольни святого Теодора и предложил там расстаться, чтобы никому не пришлось ничего объяснять. А то понаедут люди из охраны его сиятельства, и начнется кутерьма.

– Дальше я сам, уж как-нибудь, скоро встретят, – сказал он, неловко перебирая вожжи. – Был рад поговорить. Знаете, очень давно я тут проезжал и высадил из кареты друга. Тогда я был совсем дитя и думал, что многое в мире неизменно, пока помнишь и ценишь. Теперь я знаю, что все меняется. И так даже лучше.

Выползок запоздало приметил: старый слуга часто моргает, он почти плачет.

– Что-то плохое случилось с вашим другом?

– Сейчас я думаю, что нет. Он чудовищно упрямый, уж если решил что-то, так тому и быть. Мир куда удобнее устроен для тех, кто вроде воды, принимает заданную форму. Но знаете, должна быть и твердь. Иначе не на кого станет опереться. – Слуга улыбнулся. – Хотя бы в мыслях и памяти… Он всегда заботился о детях. Такая у него невыполнимая задача в жизни: пристроить малышню. Не дать никому использовать юных, ломая их и лишая крыльев. О, люди с крыльями нелепы… похожи на чудо. Прощайте. Мне пора. Вон – скачут, от них надолго не отделаться.

И правда – по дороге мчались верховые, целый отряд. Даже издали понятно, серьёзные бойцы, превосходный доспех. С такими не стоит встречаться. Выползок прощально махнул слуге и пошел прочь, быстрее и быстрее.

На душе было тяжело и легко – сразу. Как будто эта дорога, прямо сейчас, имела смысл и вела в правильном направлении.

Глава 9. «Цветок перемен»

«Сплетник», журнал о жизни в свете

«Отбытие нескольких представителей семейства Кряжевых в морской круиз носило столь панически-поспешный характер, что это не могло остаться незамеченным. Князь N – мы не можем прямо указать имя – и вовсе, по слухам, бежал среди ночи, переодетым… в лакея, едва получил букет с вложенной в него запиской! Содержание записки осталось неизвестным. Но можно уверенно утверждать: сведения о крайне неосмотрительном поведении N, приведшем к прямому оскорблению могущественного вельможи, подтверждены. Кто сей господин, мановением руки прервавший череду безнаказанных деяний князя N? Столица в недоумении гадает – и одновременно радуется обретенному покою».

—

Не знаю, где носило Якова четыре дня кряду. Он возникал на минуту, встрепанный и не выспавшийся. Смотрел сквозь меня и ругался – плохо ешь, мало спишь, не следишь за собой… Хотя все это я могла и даже должна была сказать ему! Но я смиренно молчала. Пусть ругается. Я в последнее время научилась понимать выползка. Он боится за меня. Он меня жалеет. Он из-за меня изводится, наверняка пытаясь устранить угрозы сегодняшние и будущие. И он так устал, что просто не может более молчать. Нет, я хочу думать иначе: он научился мне доверять, потому и жалуется. Ругаясь и упрекая, он на самом деле жалуется. И, кроме меня, он более не жалуется никому. С остальными Яков говорит тихо и ровно. Хотя… последние дни он научился доверять пацанам «Черной лилии». Здесь, в их обществе, Яков счастлив. Улыбается. Сердится. Живет в полную силу. Мигом отнимает еду у кого угодно, если замечает и может дотянуться, препирается с Климом, а еще успевает прочесть бумаги, подготовленные Пашкой Шнурком, обдумать, высказать свои соображения. Для него дети Клима важны. За них Яков тоже переживает, и сильно.