Книга Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939-1945 - Курт Рисс

23 января состоялось знаменательное совещание в министерстве пропаганды. Геббельс даже не взглянул на кипу телеграмм, лежавшую перед ним на столе. Глядя прямо перед собой, он коротко сообщил собравшимся, что положение на фронте сложилось поистине отчаянное и что разгром немецких армий под Сталинградом может привести к гибельным последствиям. Читателям и слушателям необходимо сказать всю правду. Пора им, наконец, понять, что они оказались перед выбором: победа или большевизм. На карту поставлена судьба отечества. Точное число погибших под Сталинградом называть не стоит, но – и тут собравшиеся на совещание пропагандисты не поверили своим ушам – неплохо бы исподволь готовить население к худшему исходу войны. И Геббельс объяснил свою мысль: Германия не перенесет еще одного Сталинграда.

На следующее утро газеты опубликовали скорбные донесения с восточного фронта. Репортеры соперничали, живописуя тяготы войны с русскими, страдания солдат, потерявших надежду и впавших в отчаяние. В сообщениях проскальзывали фразы, явно вышедшие из-под пера Геббельса. Вот одна из них:

«В 1918 году слабость национального тыла стала причиной капитуляции Германии… Однажды Рим оказался в смертельной опасности, когда ему угрожали полчища Ганнибала, но римляне не дрогнули и в конце концов победили. Англия сумела выстоять, хотя ее постигло более тяжкое поражение, скорее даже катастрофа. Наш долг – доказать, что мы сильнее духом, чем англичане…»

Шел к концу январь 1943 года. Русские сообщали о дальнейших успехах в районе Сталинграда, в то время как командование вермахта твердило об успешном сопротивлении германской армии.

Десять лет тому назад, 30 января 1933 года, Гитлер пришел к власти.

9

И снова Геббельс стоял на трибуне в «Шпортпаласте». Гитлер взял себе за правило в каждую годовщину своего прихода к власти произносить речь. На этот раз он сам не появился, а поручил Геббельсу прочитать речь от его имени. Геббельс тревожился, он опасался, что люди будут недовольны отсутствием Гитлера. В довершение ко всему ему доложили, что в небе над Берлином появились английские бомбардировщики. Геббельс понимал, что, если он прервет митинг и поспешит в бомбоубежище до первых взрывов, это станет его поражением, поражением его пропаганды. Допустить такое было нельзя, поэтому он остался на трибуне и объявил многотысячной толпе, что митинг откладывается на час. Те, кто хочет спуститься в укрытие, могут это сделать, добавил он.

Кто-то поторопился уйти, но основная масса людей не двинулась с места. Им явно было по душе, что Геббельс остался вместе с ними. Некоторое время были слышны только отдаленные разрывы бомб. Тысячи глаз смотрели на Геббельса, он понимал это и сохранял полную невозмутимость.

Затем он начал говорить. Его речь была откровенной до предела. «Этой зимой наши солдаты опять были вынуждены вести беспримерно тяжелые оборонительные бои… Кто знает, когда и где нас призовут на последнюю решительную битву в этой войне!» Несколько раз он назвал войну тотальной. «В бесчисленных письмах буквально ото всех слоев немецкой нации звучит настойчивое требование перейти к тактике тотальной войны», – с жаром сказал он. Люди, собравшиеся в «Шпортпаласте», воодушевлялись и отождествляли себя с авторами писем, которых на самом деле никто никому и никогда не писал.

Магда пригласила на вечер гостей, зная, что Геббельс не захочет оставаться один после речи на митинге – ему требовалось дать выход накопившимся чувствам. Но на этот раз он сразу же проследовал в свой кабинет в сопровождении стенографиста. Поведение аудитории в «Шпортпаласте» безошибочно показало ему, что он мог позволить себе говорить о тотальной войне намного решительнее, чем он полагал. Он позвонил в типографию и остановил набор одной из своих статей, которая должна была выйти в свет 7 февраля. Вместо нее он поместил в газету новую статью под названием «Горький урок». Закончил ее он невероятно быстро, а лейтмотивом в ней была фраза «Мы слишком хорошо жили, несмотря на войну». Он вспоминает, как в прошлую зиму немцы собирали теплые вещи для фронта, и добавляет: «Сегодня фронт нуждается не столько в теплой одежде, сколько в людях». Он повторяет: «В бесчисленных письмах буквально ото всех слоев немецкой нации звучит настойчивое требование перейти к тактике тотальной войны».

Комитет, созданный Гитлером, скорее вставлял Геббельсу палки в колеса, чем помогал ему. Но время предъявляло суровые требования. 1 февраля верховное командование вермахта признало в своем коммюнике, что южная группировка 6-й армии оказалась в окружении. Через два дня последовало признание в поражении под Сталинградом. По империи прокатилась волна ужаса и скорби.

Настало время действовать, и Геббельс, ни минуты не колеблясь, решил приступить к осуществлению задуманной им операции. Он стал запугивать население. О страшных несчастьях на фронте говорили в специальных сообщениях радио, как это делалось в ту пору, когда германские солдаты победно шагали по Европе. Но теперь к выпуску новостей звали не торжественные звуки фанфар – их заменила старая и печальная солдатская песня «Ich hatte einen Kameraden» в сопровождении глухого барабанного боя. В остальное время радио транслировало только похоронные марши и серьезную классическую музыку. Театры были закрыты.

Фрицше отчаянно искал военного специалиста, который мог бы растолковать слушателям, что же, в конце концов, происходило на фронте. В итоге в секретариате появились два генерала с набросками своих комментариев. Все, что написали военные, сводилось к оправданиям и поиску причин тяжелого положения армии. Фрицше позвонил Геббельсу и спросил его совета, но тот ответил категорически: «Мы не можем сказать такое народу. Бросьте всю эту чепуху в корзину». Фрицше сам встал у микрофона и произнес импровизированную речь на десять минут.

На следующий день все германские газеты вышли с траурной каймой на полях.

Народ Германии был потрясен.

Удался ли опыт доктора Геббельса по применению шоковой терапии? Пропагандисты в Лондоне и в Вашингтоне предположили, что он лишился рассудка. С главой имперской прессы Отто Дитрихом случился нервный срыв, и он слег в постель. Генрих Гиммлер носился с предложением ввести всеобщую цензуру и запретить выпуск каких-либо новостей, пока германские войска не одержат хоть небольшую, но победу.

Разумеется, Геббельс был далек от умопомешательства. Его опыт увенчался успехом. Растерянные люди пришли в себя, печаль переросла в фатальный мистицизм. Они находились под гипнотическим воздействием тезиса Геббельса, что и поражения, и потери имеют свое значение. Геббельс вопил: «Погибшие не сдаются! Они продолжают сражаться плечом к плечу с живыми солдатами!» И люди ему верили. Мало того, они опять стали доверять правительству, которое открыто говорило им горькую правду. Отныне Геббельс вновь мог их обманывать.

10

Геббельс понимал, что после пережитого потрясения от разгрома под Сталинградом немцы готовы ко всему. Теперь, как никогда раньше, их было необходимо привести к тотальной мобилизации.

Требовалось, чтобы к нации обратился сам фюрер. Геббельс отчетливо сознавал, что в час, когда решалась судьба Германии, он не может заменить Гитлера. Он говорил: «Есть два типа ораторов, принципиально отличающихся друг от друга по темпераменту: у одного слова идут от разума, у другого – от сердца». Геббельс знал, что сам он принадлежит к первой категории, он, по его же словам, придерживался поучающего стиля и, оставаясь холодным, не мог воспламенить и слушателей. Гитлер же, напротив, «затрагивает глубинные струны души каждого человека, знает, как их обнажить, и рукой мастера заставляет их дрожать. Его голос исходит из самой сокровенной части души, а потому и проникает в человеческие сердца… Он обладает единственным в своем роде даром влиять на массы, ему тесны всякие рамки… Его речь словно магнит притягивает к себе души и сердца людей».