Книга Ты следующий - Любомир Левчев

(Свои прогнозы о бессмертии Артур Кларк основывал на гипотезе о том, что рибонуклеиновые кислоты содержат информацию о самообновлении живых клеток. Стирание этой «клеточной памяти» ведет к склерозу и смерти. Но гипотеза о качестве этих кислот не подтвердилась. Тем не менее надежда осталась. Потому что сейчас, буквально когда я читаю сигнальный экземпляр этой книги, в газетах появляются статьи о том, что американскому ученому (У. Райту) удалось открыть природное вещество, которое продлевает жизнь клеток, лечит их генетический материал и создает «фонтан молодости». Я купался в таком фонтане. Как-то ночью во Враце меня даже арестовали за такое купание. Тем не менее я не думаю, что нам угрожает скоропостижное бессмертие.)

Существует некая причина, заставившая будущее отскочить от нас, уйти прочь…

Но вернемся к грешному 1969 году.

Тогда появилась книга Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?».

Было что-то несимметричное, что-то расфокусированное в этом 1969-м. Я смотрюсь в него, как в кривое зеркало.

17 апреля свергли Дубчека. Формально! Потому что он давно уже проиграл битву. 28 числа того же месяца де Голль подал в отставку.

28 марта умер Дуайт Эйзенхауэр — герой Второй мировой войны и бывший президент Соединенных Штатов.

3 сентября умер Хо Ши Мин — поэт и отец вьетнамской революции.

Но это не симметрия!

Из всех смертей я более всего переживал уход Джека Керуака, который унес с собой тайную религию дороги. Мне было о чем его спросить. Но он уже исчез, как исчезают шаги в пустыне.

Легковерная, изменчивая история получила нового президента Франции — Жоржа Помпиду и нового канцлера Западной Германии — Вилли Брандта. Появились террористы и фундаменталисты, такие как Ясир Арафат и Муамар Каддафи.

В марте в подземной галерее на Русском бульваре, шесть, после нескольких приветственных слов была открыта выставка живописи Лиляны Дичевой.

11 мая там же открылась первая самостоятельная выставка Доры. Вступительное слово произнес Светлин Русев. В то время он еще не стал тем оратором, который позднее будет гипнотизировать массовые торжества, — он был другом. Тогда он пустился в воспоминания о студенческих временах, когда они рисовали гипсовые ноги и Дора была самой яркой надеждой. Любое пробуждение воспоминаний означает отдаление от чего-то. Я мог разглядеть это «что-то» в картинах Доры. Это были образы потерянных тропинок. Грубая действительность, озаренная романтическими надеждами. У нас не было ничего другого, кроме этого слабого сияния. Но и из-за него-то нам и завидовали.

24 мая я получил награду Союза писателей за сборник «Рецитал».

•

В это время в Болгарии состоялось очередное заседание Болгаро-советского клуба молодой художественной интеллигенции. Василий Белов и Валентин Распутин, Лариса Васильева, князь Резо Амашукели, будущий председатель одного из союзов российских писателей Валерий Ганичев и будущий министр культуры Евгений Сидоров были среди участников этой игры, организованной комсомолом или, точнее, горсточкой молодых энтузиастов, среди которых я отчетливо помню Юлию Пеневу. Разумеется, первоначальная идея принадлежала нам с Владо Башевым. Но «изучение жизни» помешало мне принять участие в первом опыте ее реализации. Сейчас же ситуация поменялась. Пока я осматривался, меня успели избрать президентом клуба, надели мне на шею золотистую ленту и вручили какую-то прибалтийскую трость, которая должна была символизировать жезл; мне же предстояло стать и диким жеребцом, и мудрым всадником одновременно. В качестве утешения меня заверили, что весь спектакль будет недолгим — он продлится до конца осени. Тогда состоится следующее заседание — в Советском Союзе. Для этого был выбран город Фрунзе (нынешний Бишкек) в Киргизии.

По первоначальному замыслу деятельность клуба должна была ориентироваться на модель нашей первой встречи с Евтушенко. Творческая дружба казалась нам достаточно великой целью. Но, к моему удивлению, в уже созданном клубе я застал настроения, которые не только не напоминали о Евтушенко, но и полнились антипатией к нему, а также к Андрею Вознесенскому, Роберту Рождественскому и Булату Окуджаве. Так что «новая дружба» представлялась весьма проблематичной. С советской стороны клуб был словно оккупирован воскресшими славянофилами. Петя Палиевский, Вадим Кожинов, Дмитрий Урнов — все это были интеллигентные, блестяще образованные молодые литераторы, для которых Василий Федорович Федоров был пророком, а Болгария — Меккой православия. Они возлагали венки к памятнику Царю-Освободителю и крестились перед каждым монументом, на котором был крест. Валентин же Сидоров оказался поклонником Рериха и Блаватской. Все это не мешало им с нескрываемым восторгом говорить о Сталине и высказываться против идей XX съезда. Тем не менее этих людей никто не воспринимал как диссидентов, оппозиционеров, идейных врагов. Наоборот, к моему удивлению, ВЛКСМ относился к ним с умилением. Благодаря этому клуб создавал все условия для вольнодумства и необыкновенной терпимости. Таким образом, наша организация превратилась в школу дискуссий и дружбы между людьми разных взглядов и убеждений. Когда впоследствии мне пришлось организовывать всемирные встречи писателей в Софии, я воспользовался всем тем опытом, который был накоплен за время существования Болгаро-советского клуба молодой художественной интеллигенции.

Самым привлекательным в этом клубе были личные творческие контакты, знакомства и открытие экзотичных, совершенно невероятных мест. Со временем дружба становится чем-то вроде территории, где ты можешь укрыться. Для меня Киргизия издавна была Чингизом Айтматовым. Вот и теперь около нас витала тень великого Тянь-Шаня. Если бы эти каменные громады возникли на какой-нибудь равнине или просто находились бы в Европе, их воспели бы как поднебесных первенцев, но на их нелегкую долю выпали муки в тени Гималаев. (Кажется, наша доля была похожей.) Так что они были всего лишь гигантской пустыней, среди которой мы искали иные соотношения с природой и божественным началом всех вещей.

Плывя на примитивном кораблике по могучей шири озера Иссык-куль, ты видишь, как над тобой возникает вырезанный на небе силуэт Хан-Тенгри — вершины Царя и Бога, и начинаешь понимать всю условность цивилизации, наивность истории. Неужели среди этого извечного мира и случается наша жизнь? Серебряная лента, как трещина на зеркале водной глади, обозначала вдоль всей длины гигантского озера коварное быстрое течение.

Я чувствовал, что тоже попал в какое-то неизвестное течение жизни, которое неудержимо влекло меня за собой. Разница между дорогой и течением состоит в том, что в случае с дорогой тебе хотя бы кажется, что ты ее выбираешь, а течение совершенно сознательно выбирает и подхватывает именно тебя.

Вот ты возвращаешься в Москву. Спишь 24 часа, чтобы протрезветь. Идешь по старым пустынным улицам. Входишь в старое кафе. Оно полупустое. И вокруг, и внутри тебя царит какой-то мудрый покой. Но не стоит себя обманывать. Ты в плену у течения, которое увлекает тебя от тишины к тишине или от события к событию, от иллюзии к иллюзии, от утраченного времени к времени еще более утраченному.