Книга Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Альберт Рис Вильямс

Когда я уставал за вновь обретенным письменным столом, я испытывал страстное желание начать писать по дороге домой (прошло еще много времени, прежде чем я попал туда) обо всем, что произошло на Четвертом съезде. В Москву мы, вероятно, прибыли через день после того, как туда приехало правительство, – 11 марта, как я восстановил по своим записям. (Держа на плече ружье, я выронил свою записную книжку и карандаш.) Съезд, официально объявленный на 12 марта, был отложен на два дня, и у меня нет оснований сомневаться, как это делает Кеннан, в заявлении Робинса о том, что Ленин отложил его, чтобы дать возможность услышать людей из Америки. Локкарт также ожидал услышать это от правительства со дня на день.

Когда наступило 14 марта, я расположился на галерее. Этот день я не забуду никогда. Кунц повторял три строчки из Некрасова, которые Ленин использовал как руководство в своей замечательной статье в Известиях» от 12 марта. Какой другой глава государства когда-либо начинал объявление о национальном кризисе с поэзии? Со стихотворения? Тем не менее это было в характере Ленина. Это были строки из поэмы69, мне доводилось читать многие переводы этого произведения, но первый перевод на английский язык этих строк достаточно хорош:

Thou art wretched, thou art abundant Thou art mighty, thou art impotent – Mother Russia!

Ты и убогая, ты и обильная, Ты и могучая, ты и бессильная, Матушка Русь!

Глава 15

ЧЕТВЕРТЫЙ СЪЕЗД – В ЗАЛЕ И ЗА КУЛИСАМИ

Как на Первом, так и на Третьем Всероссийском съезде Советов я был больше участником, чем репортером. На Четвертом съезде я не был ни тем ни другим. И это было хорошо, потому что никогда еще я не чувствовал себя менее репортером, чем тогда. Четвертый Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов, открывавшийся в Москве 14 марта, собирался с единственной целью – ратифицировать мирный договор. Не было времени выслушивать приветствия от международного пролетариата, поэтому я был избавлен от смущения, которое могло бы охватить меня, если бы мне пришлось выступать. В тот момент я не испытывал особой гордости за пролетариат.

Теперь, как интернациональный легионер, я по-прежнему сидел на репортерской галерее (для прессы) и смотрел вниз на величественное Дворянское собрание с его знаменитыми хрустальными люстрами и наблюдал, как разыгрывается развязка драмы под названием « Брест-Литовск».

Там было шесть отдельных групп оппозиции, и у каждой имелось собственное решение, и все их ораторы полагали, что ратификация невозможна. На Ленина нападали, ругая его, употребляя едкие слова, сарказм, и вероятно, болезненнее всего для него было услышать обвинения его старого товарища по оружию Мартова. Они с Мартовым были вместе арестованы и некоторое время вместе же работали в первом редакционном совете «Искры». Крупская, писавшая о расколе социал-демократической партии в 1903 году, когда появились большевики (большинство) и меньшевики (меньшинство), говорила: «Его личная привязанность к людям делала эти политические разлады невероятно болезненными. Я помню, каким несчастным чувствовал себя Владимир Ильич во время Второго съезда, когда стало ясно, что разрыв с Аксельродом, Засулич и Мартовым неизбежен. Мы с ним всю ночь просидели, дрожа от озноба. Если бы он не был таким страстным в своих привязанностях, он наверняка прожил бы дольше». Он никогда не переставал любить Мартова. «Когда Владимир Ильич был серьезно болен, он как-то печально сказал мне: «Говорят, Мартов тоже умирает…» – пишет Крупская. – Ив его голосе звучала нотка нежности».

И вот теперь, на Четвертом съезде, Мартов, в своей речи, в которой содержалась резолюция меньшевиков, возражающая против мира в Бресте, в частности, сказал:

– Если договор будет подписан, российский пролетариат вступит в войну с правительством, которое его подписало. Этот договор – первое разделение России; Япония готовится ко второму, а вскоре за этим последует и третий. Этим договором мы обязываем себя не вести пропаганду против правительства четырех союзных стран. Я поздравляю Ленина. С этого момента он под защитой не только Красной гвардии, но и кайзера Вильгельма. Совет народных комиссаров должен уйти в отставку в пользу правительства, способного разорвать этот документ и продолжать войну против империализма.

Борис Камков, произнесший речь от партии левых социалистов-революционеров, поддразнивал Ленина: «Мы должны взять передышку, говорит Ленин. Но кто от этого выиграет? Мы или германцы?.. До тех пор, пока мы стоим на интернационалистской точке зрения, не имеет значения, сколько территории захватит Германия. Раньше или позже международный пролетариат обязан будет прийти нам на помощь. А ратифицируя этот грабительский договор, мы признаем, что мы – предатели, предавшие те части России, которые мы вручили немцам для того, чтобы спасти другие».

С самых отдаленных провинций прибыли делегаты, чтобы решить, будут ли они принимать судьбу людей, расчлененных Германией, или откажутся от договора. Все собрание, которое должно было проголосовать, включало 795 большевиков, 284 левых эсера, 14 анархистов, 3 украинских эсера, 24 максималиста, 29 центристов-эсеров, 11 интернациональных меньшевиков (группа Мартова), 6 объединенных меньшевиков, 21 настоящего меньшевика и 17 беспартийных делегатов.

Дебаты длились три дня. 17 марта нужно было дать ответ германцам, и, если договор не будет ратифицирован, они опять могли начать враждебные действия. Троцкий, теперь военный комиссар, остался в Петрограде, чтобы организовать оборону города; продвижение германцев остановилось недалеко от столицы.

Обращая вспять процесс, при котором древняя Россия, или Московия, при прежних царях расширялась, Советская Россия теперь начала сжиматься. Сокращение это началось через несколько дней после Октябрьской революции, когда Декларацией прав народов России было признано равенство всех национальностей и право на выход; в декабре Совнарком признал независимость Финляндии. Теперь немцы под командованием Маннергейма вырезали воинственных финских рабочих, а антибольшевистское правительство с помощью немцев сметало оставшиеся горстки красногвардейцев и финского сопротивления. Финляндия ушла, а Брестский мир требовал признания независимости также Грузии и Украины, а затем – того, чтобы Польша, Литва, Эстония и Латвия были бы переданы в распоряжение Германии и Австро-Венгрии, русская территория значительно сокращалась. Окончательное унижение – требование, чтобы Россия передала Оттоманской империи весь Каре, Ардахан и богатый нефтью Батум. Таким образом, с ратификацией российская территория уменьшилась бы на 1 267 000 квадратных миль, или на 32 процента пахотных земель, лишилась бы 75 процентов угольных и железных шахт. На этих отторгаемых территориях проживали 62 миллиона человек. И как было указано, «это было печальное завершение участия России в войне, в которой погибли 2 миллиона русских солдат, свыше 4 миллионов были ранены и почти 25 миллионов взяты в плен» 70.