Книга Преемник - Марина и Сергей Дяченко

— Говори, падаль, — он шептал, не разжимая стиснутых зубов. — Говори, служил в Ордене?

— Так и ты ж собирался служить, — Сова усмехнулся. — Я тебя сопляком помню… Господин тобой как чуркой игрался. А мог бы и плащом одарить — так побоялся ты, полковник, обгадился, сбёг… Ничего-о… — и атаман многозначительно прищурился.

Солль потратил несколько секунд на то, чтобы успокоить дыхание. Кровь бешено стучала в ушах — небо, где же всё его хладнокровие?! Зачем он тянул эту падаль со дна, что он хотел услышать?!

— Ничего-о, — протянул он в тон Сове. — Что с хозяином случилось, помнишь? Только ты, дружок, так легко не отделаешься. Говори!..

Уже придуманный было вопрос не уместился у него на языке, не пожелал быть высказанным вслух; он сверлил Сову взглядом, надеясь, что тот сам по себе выболтает нечто, интересующее допросчика.

Сова прекрасно понял, о чём его хотят спросить. Эгерт похолодел при виде атамановой улыбки; Сова аккуратно облизал губы:

— Что?

Издевается, подумал Эгерт, и ухватился рукавицами за рукоятки клещей. Вот оно, дожили — полковник Солль как заплечных дел мастер… А клещи уже были. Только там были отточенные, как шило, длинные ручки — Фагирра напоролся, острия вышли из спины… Удивительно, это какая должна быть сила, чтобы пробить насквозь… Неужели…

— Говори, скотина, — голос Эгерта казался ему чужим, но тем не менее вполне внятным и вполне спокойным голосом. Клещи в руках не дрожали; их малиновый клюв дымился.

Мышцы связанного Совы сами собой напряглись — но на лице не было страха.

— Что? — снова спросил не без ёрничества. — Что говорить-то, полковник, ты спроси-ка!

Теперь Солль смотрел на Сову из-за малинового клюва клещей; такой ракурс придал ему уверенности:

— Про мальчишку. Всё. Когда, зачем, о чём…

— Про какого мальчишку? — глаза Совы насмехались. — Имечко пожалте, полковник, мальчишек много было для разных надобностей… — он ухмыльнулся так отвратительно, что Эгерта чуть не стошнило.

— Луар Солль его имя, — выдавил он, с ненавистью глядя в жёлтые с ободком глаза. — И если ты соврёшь, падаль…

Сова захохотал.

Он смеялся, запрокинув голову и ударяясь затылком о топчан; Эгерт стоял над ним, сжимая в руках клещи, хватая спёртый воздух ртом.

Сова отсмеялся. Прищурился, заглядывая Эгерту чуть не в самую душу:

— Да, полковник… Лучше бы тебе… Лучше заплатил бы мне… за молчание… Потому что мальчишка этот… — он лукаво прищурился, выдерживая почти театральную паузу. Солль удерживал ставшие вдруг непомерно тяжёлыми клещи и с ужасом ощущал мутную волну, зарождающуюся на дне его сознания.

Если Луар… Нет. Он, Эгерт, не сможет жить и секунды. Если окажется, что Луар…

Мёртвая девушка на дороге. Бурая кровь на босых ногах, дым, обгорелый труп…

…Мокрый свёрток в руках. Мутные глаза и прожорливый рот, и разочарование, в котором даже себе стыдно признаться: и это — сын?!.. Зелёная шишка и живой перламутровый жук… Я хочу быть как ты… Но я никогда не буду фехтовать, как ты…

— Мальчишка этот, — Сова перевёл дух, — ещё покажет тебе, что и в какую цену, полковник. Он… поди возьми его. Проткни его, попытайся… Того проткнул — а этот тебя нанижет, как лягуху… Ты б видел, что он творил, — глаза Совы мечтательно закатились. — Я ведь всем расскажу, что он творил-то, сынишка твой… — глаза откатились обратно и издевательски сузились, он попытался приподняться на локте, но цепи опрокинули его обратно. — Да мне как сказали, что он вроде как твой… Дохохотался до пуза, чуть штаны не промочил… Не сопи, полковник, что уж, с кем не бывает… Не сопи и зенками не бегай. Подгуляла твоя баба, ай-яй-яй, с господином подгуляла, можешь теперь и бабу проткнуть… А про мальчишку — расскажу, отчего не рассказать… Только ты судью позови. Да писца, да кого хочешь, да хоть на площади… — он вдруг оборвал себя, с трудом придавая своему лицу непривычное, почти участливое выражение: — Только жаль мне тебя, полковник. Баба-курва и сыночек-пащенок… Отомстил тебе господин. И за меня тоже. Как совьёшь себе удавку — вспомни Сову… А мальчишка… — и он смачно щёлкнул языком. — И петли, и угольки, и колодцы, и железо, и бабы, и девчонки… Ой, мальчишка твой, жаль, не увижу я… как он тебя прищучит, полковник. Папашку-то…

— Врёшь, — сказал Эгерт глухо. — Скажи, что врёшь, падаль, или…

— Или что? — усмехнулся Сова. — На, жги! Господин вот тоже жёг, и меня научил, а уж я… хе-хе, я его научил, и он…

— Врёшь!!

Пламя факелов, кажется, содрогнулось. Соллев голос раскатился по закоулкам подземной тюрьмы, многократно повторяясь, ударяясь о стены, путаясь в лабиринтах и замирая в тупиках. Где-то за толстыми стенами вздрогнули узники и повели мордами жирные тюремные крысы.

Сова не отвечал. На дне его глаз светилась победа.

Мутная волна, поднимавшаяся из Соллевой души, встала во весь рост и захлестнула и мысли его, и чувства, и память.

В эту секунду он на миг понял Фагирру. Понял всех на свете палачей — как сладостно оборвать эту ухмылку. Как сладко оборвать это грязное торжество, не отыграться, так хоть отомстить… И не важно, что правда, а что ложь. Есть только жёлтые с ободком глаза и волосатое тело, способное испытывать боль. И оно испытает её — море боли, океан страданий, из часа в час, изо дня в день, Солль не устанет, у них впереди долгая жизнь, долгая пытка…

В лицо ему ударил удушливый запах горящего мяса. Жёлтые глаза Совы вдруг сделались чёрными — так расширились зрачки; первые секунды он ещё сдерживал крик, притворяясь равнодушным — но уже спустя мгновение стены пыточной потряс дикий вопль, сменившийся хрипом. Узники за толстыми стенами содрогнулись, а городской палач, стороживший под дверью, уважительно покачал головой.

…Эгерт опомнился. Уронил клещи, закашлялся от горелой вони; кашель перешёл в позывы на рвоту — зажимая локтём рот, Солль отошёл в дальний угол пыточной. Там, по счастью, обнаружилось ведро воды.

Сова хрипел; с каждым хрипом у него в груди будто лопались пузыри. Зачем он врёт?! Ведь это ложь, теперь, ткнувшись лицом в мокрые ладони, Солль понимал это яснее ясного. Ложь — и отвратительный удушливый смрад. Палёным. И какое-то воспоминание, которое ходит вокруг да около, и не разглядеть, не схватить, ускользает, как прерванный сон…

Чёрные волосы и чистая белая кожа. И уродливый приземистый топчан… И жаровня. и крючья. И обугленная плоть. И…

…Зимний день. Снег… Снежинки на её плечах… Искрящиеся грани невесомых кристаллов — и прозрачные грани бесконечного мира. Ветер…

Солля трясло. Мокрый и обессиленный, он твёрдо знал, что, обернувшись, увидит распятую на топчане Торию. Что они с ней проделывали?! Она никогда не рассказывала до конца, не желала помнить… Тория… Созвездие родинок на высокой шее. И клещи… Небо, а он не защитил, не избавил… Не избавил тогда, не избавил сейчас… И это его хвалёная любовь?! Его отречение от самого святого, его предательство, грязь на белом…