Книга Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

– Да, знаем вашу газету, знаем, – с легкой иронией ответил Гимазисламов.

– Ну, у нас там кое-что изменилось, – доверительным тоном, чуть понизив голос, сказал архиерей. – Были там некоторые моменты, которые могли быть поняты… превратно. Так что редактора мы там поменяли, чтобы впредь не было разного рода недоразумений…

– Ну, это дело ваше частное… – ответил губернатор. Однако было видно, что ему это частное дело нравится – а равно нравится и то, что Преосвященный посчитал нужным сообщить ему об этом лично.

Все это Евсевий отметил не с радостью, но с удовлетворением. Изъявление лояльности «уважаемому Камилю Бухаровичу» не доставляло ему ни малейшего удовольствия. И тем не менее, оно было необходимо. Наступал самый ответственный момент, когда областные власти могли или серьезно помочь – или столь же серьезно навредить. И тогда строительство кафедрального собора превратилось бы в долгострой, который, ко всему прочему, повис бы мельничным жерновом на архиерейской карьере Евсевия.

Но пока что все шло успешно. Местное телевидение закладку собора осветило вполне доброжелательно, а Козлобесов и Александров посчитали нужным промолчать. По совокупности все это было добрым признаком. К тому же на праздничной рождественской трапезе побывали два депутата из областной Думы и даже один зам Гимазисламова. А значит – лед взаимного отчуждения тронулся! Во взаимоотношениях Мангазейской епархии и областных властей наметилось робкое весеннее потепление.

Это была несомненная дипломатическая победа. И она радовала Евсевия весьма и весьма, добавляя новые, приятные нотки в праздничную атмосферу рождественской трапезы.

– Ну-ка, отец Алексий! – обратился он к рукоположенному накануне в диаконы Сормову. – Скажи нам что-нибудь назидательное!

Тот поднялся из-за стола, явно смущенный архиерейским вниманием. Он еще не привык к подряснику (хиротония состоялась менее двух недель назад), да и за одним столом с епископом он оказался впервые. Но отец Алексий не растерялся:

– Ваше Преосвященство, честные отцы, братья и сестры! – начал он стандартно. – Сегодня, когда Святая Церковь празднует пришествие в мир Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, мы все, как уже верно указал наш Преосвященнейший Владыка, духовно вновь возвращаемся к колыбели Спасителя. Вновь, вместе с волхвами, «звездою поучахуся», идем к заброшенным яслям, дабы с верою поклониться Богомладенцу…

«Хорошо говорит, – мысленно отметил отец Игнатий, сидевший, как и полагается настоятелю кафедрального собора, рядом с архиереем. – Такое ощущение, будто из учебника Закона Божия страничку вырвали, ножницами порезали, перемешали все и зачитали. Вроде и говорит-то все верно, а все равно каким-то партсобранием несет…»

– Вера двигает горами, как научает нас Спаситель, – продолжал Сормов. – И мы видим перед своими глазами живой пример такой веры. Видим, как трудами нашего Преосвященнейшего Владыки сдвинулось с мертвой точки дело строительства кафедрального собора…

«Опять?» – мысленно спросил отец Игнатий. Сормов произнес еще несколько стереотипных фраз, а затем провозгласил:

– Его Преосвященству, Преосвященнейшему Евсевию… – эти слова отец Алексий постарался произнести басом, на диаконский (как ему казалось) манер. – Многая лета!

От обилия слова «преосвященный» архиерей чуть улыбнулся. Сидящие же за столами привычно подхватили многолетие.

«Замполит – неофит, неофит – замполит… – мысленно рассуждал отец Игнатий. – А впрочем, этот-то ничего. Хорошо, того не рукоположили… Ну да ждать, судя по всему, недолго!..»

Под «тем» отец Игнатий подразумевал Владимира Ревокатова. В отличие от Сормова, его еще не хиротонисали, и он пока оставался в статусе обычного «курсанта» и послушника: подавал кадило за богослужением и регулярно получал выговоры от вечно недовольного и дерганого старшего иподиакона Григория. Но, несмотря на это, Ревокатов в церковной среде освоился прекрасно. По мнению отца Игнатия – даже слишком прекрасно. Совсем недавно (чуть ли не на следующий день после диаконской хиротонии отца Алексия) в алтаре Свято-Воскресенского храма произошла довольно любопытная сцена. В самом конце всенощного бдения, когда Преосвященный уже разоблачался, Ревокатову было доверено свешивать архиерейские облачения на вешалку. И он, то ли уловив доброжелательное, даже шутливое настроение Евсевия, то ли по каким-то иным, совсем уж неведомым причинам, начал остроумничать.

– Мы с отцом Алексием кафедральный собор себе возьмем, – начал он рассуждать. – Отец Алексий настоятелем, а я, ладно уж, вторым священником.

Евсевий иронично улыбался, ничего не говоря. Отец Игнатий, стоявший в игуменской мантии и клобуке перед престолом, посмотрел на Ревокатова исподлобья.

– Требы поделим пополам, – продолжал тот то ли шутливо, то ли (кто уж его знает?) всерьез. Отец Алексий тихонько хихикал. Архиерей – улыбался, причем уже довольно широко.

– Ну ладно, так уж и быть, возьмем тебя, на требы ездить! – это Ревокатов сказал, обратившись к отцу Игнатию. Тот ничего не ответил, но мысленно спросил сам себя: «Это что вообще такое?» Отец Алексий хихикает. Владимир Ревокатов явно хамит. Собор он, видите ли, себе возьмет. «Ну, с этого дурака спрос невелик, – мысленно отметил отец Игнатий. – Но вот архиерей что? Ему что, это все тоже нравится? Типа прикольно?»

Евсевий продолжал ухмыляться ревокатовским шуткам. И даже начал тихонько посмеиваться вместе с ним и Сормовым.

«А ему, видать, этот казарменный стиль по вкусу… Мда! Кажется, все понятно», – с грустью подумал отец Игнатий. И решил промолчать.

Евсевию поведение Ревокатова и вправду нравилось. «Нужны попы. Причем не просто попы, а хозяйственные, с руками и головой, – рассуждал он. – И благочестивые нужны, и чтоб понимали, что – куда… А то тут остались, вот тот же отец Игнатий – не пойми чего. Он вроде и служит исправно, в лужу не садится, но все равно не то…» Что именно не то, Преосвященный сформулировать толком не мог. Сказать, чтобы отец Игнатий не умел хозяйствовать, было нельзя – потихоньку-полегоньку, но что-то он для храма делал. То краску купить какого-нибудь «нового русского» подобьет, стены в порядок привести, то на ремонт полов деньги достанет… Но все равно – не то.

Что же именно не то? «Так, когда все более-менее налажено, служить он может, – рассуждал Евсевий. – Но тут нам всем напрячься надо. И молитвенно, и руками тоже поработать. Чтобы ни одной копеечки мимо не проскочило. Чтобы костьми лечь – а собор выстроить… Да-а… А уж тут на него надежды мало. Ему только одного надо – чтоб его в покое оставили. А вот этого-то и не будет. Не-ет, тут люди пожестче нужны. С хваткой».

По мнению Евсевия, военные, коих он намеревался ввести в клир столько, сколько их окажется под рукой, как раз и обладали необходимой жесткостью. И поведение Ревокатова он счел проявлением сего замечательного качества. «Вот и хорошо! Пусть, пусть разгонят тут всю эту дерьмократию! А заодно и отчисления с приходов приличные дадут», – думал он, пока отец Игнатий молчаливо удивлялся ревокатовскому хамству.