Книга Философия возможных миров - Александр Секацкий

И куда же обратиться, как не к волшебному фонарю братьев Люмьер? Где еще взять бездонную воронку визуальности, которая могла бы обеспечить продленное состояние падения и отбрасывания, состояние беспокойства души, свидетельствующее, по крайней мере, о ее наличии? У других дискурсов шансов вырваться из-под власти континуума явно меньше, и кто-то должен возглавить прорыв в трансцендентное, пусть даже оно предстанет как сверхискусственное.

6.

Что ж, технологию братьев Люмьер следует признать важнейшей для производства сверх-искусственного, а заодно следует более четко провести разделение технологий именно по этому параметру.

Картина получается любопытной и несколько неожиданной. Так класс связывающих технологий возглавят, конечно, наука и техника – они направлены на расширение и упрочение континуума умопостигаемого и соответственно на вытеснение трансцендентного, на залатывание дыр, из которых сквозит неотмирность. Девизом связывающих технологий является прогрессия естественного со всеми ее атрибутами – непрерывностью, регулярностью и предсказуемостью природы, в том числе и человеческой природы.

Существуют, однако, и технологии разрыва, если можно так выразиться, технологии, направленные как раз на практику неотмирности, ответственные за сквозную хорошую вытяжку в туннелях, ведущих в трансцендентное. Когда-то они были важнейшими для утверждения диктатуры символического, обеспечивали действенность сверхъестественного и живой опыт веры, в котором удерживалась и поддерживалась душа. Современные технологии разрыва периферийны, и их результаты несравненно скромнее достижений связывающих технологий. Весьма пестрым выглядит и их состав: тут и остатки прежнего, померкшие, еще шаманские аватары, кое-какие социально-политические течения, взрывы революций, задающие прямой краткосрочный выход в трансцендентное, пробивающиеся из-под шестеренок механистической государственности позывные имперского зова и, наконец, отдельные сверх-искусственные интуиции искусства.

Любопытно, что самой перспективной и самой работающей технологией разрыва сегодня все еще остается модифицированный иллюзион братьев Люмьер, опережающий и философию, и даже сетевую визуальность, которая постепенно конденсируется в свой собственный континуум. Если теперь вновь в свете описываемых технологий разрыва бросить взгляд на историю кинематографа, в ней можно увидеть важную разделительную черту. Первые два-три десятилетия триумфа иллюзиона мир был озарен лучами повышенной странности, кинематограф в целом вполне соответствовал знаменитому определению «фабрика грез». Но затем начинается проникновение психологической драмы и вообще психологии (психологической связности) в мир кино. И кино становится важнейшим производственным участком искусственности, наряду с литературой и дизайном. И лишь в последнее время, не без влияния проекта Лукаса как первой ласточки, вновь обнаруживает себя настойчивое стремление к иномирности. Поддержат ли это стремление «паучки Всемирной паутины» и философы, тихо дремлющие у академических кормушек, – еще вопрос. Возможно, что решающая роль будет принадлежать параметру контактного проживания.

7.

В течении всего последнего тысячелетия художник боролся за герметичную капсулу, за проект под названием «искусство для искусства». Художники, включая писателей и поэтов, выступали как конструкторы батискафов, позволяющих опускаться в бесконтактный и безопасный мир. Батискафы освещались тусклыми, крошечными шаровыми молниями остаточной сакральности, по сути – светлячками, сохранившимися от прежних костров всесожжения. Искусство как безопасное символическое стало флотилией батискафов, плавно опускающейся в пучину мертвого моря. Попытки отрыва и прорыва в иномирность, безусловно, случались, ибо художник не может навеки забыть свою колыбель, свою первую ипостась жреца, заклинающего и «расклинающего» стихии. Но количество желающих погрузиться в сон золотой всегда было достаточным, к тому же соблазн стать конструктором и капитаном собственного батискафа неизменно перевешивал, пусть даже пассажирский отсек становился все меньше и меньше.

И вот, пользуясь похищенными гравитациями сакрального, флотилия – и мы вместе с ней – погрузилась наконец на самое дно мертвого моря, которое оказалось пригодным для жизни, но жизни весьма условной, проходящей сберегающем режиме stand by. Сугубая герметичность и призрачность происходящего в батискафе дала наконец сигнал к всплытию, который большинство художников расшифровали предельно лаконично: хватит искусственного! А более спокойные, взвешенные теоретики предположили, что в дальнейшем имя искусства будет сохранено только за производством сверх-искусственного, того, что опаляет жаром и приближает к кострам всесожжения.

Первой и, несомненно, промежуточной площадкой всплывающего искусства становится политика, именно включившиеся в нее акционисты более всего известны сейчас в качестве художников. Поучителен пример Pussy Riot, их направленность на штурм алтарей и осквернение святилищ: ведь художник как никто другой чувствует пустоту прежних святых мест, и для вышедших из батискафа манящая пустота создает драйв немалой силы. Но политика, давно уже не замечающая герметичное искусство и противостоящая заодно и естественному, не готова к встрече со сверх-искусственным. Ее, несомненно, ждут перемены, пока видимые лишь предположительно. Речь идет о радикальном обновлении формата публичных действий: парламентские чтения и слушания, занудные, предсказуемые встречи с избирателями отойдут на второй план, решительно потесненные художественными акциями с неясным пока конкретным наполнением. Что-нибудь вроде «Верлибр против коррупции», различные ситуативные флешмобы, образцы демократии прямого действия, не допускающие ничего кулуарного.

Но по большому счету политика не особенно годится для сверх-искусственного – здесь слишком скучно, слишком много неустранимой бюрократической монотонности, не говоря уже об опасности перерождения, об отравлении токсичными отходами всякой текущей политики. До конца расчистить эту территорию невозможно, и большая часть политических игрищ будет просто заброшена, как старые штольни. Искусство же неизбежно пойдет дальше и неизбежно ворвется туда, где сегодня окопались исполняющие обязанности жрецов и священнослужителей, местоблюстители отвернувшегося Бога. Они традиционно отвечали за производство сверхъестественного, за инъекцию трансцендентного, одухотворяющую материю. Но если говорить о христианстве, то вместо молний или хотя бы отблесков сверхъестественного давно уже происходит расфасовка стандартных муляжей, которые еще и специально проверяют на предмет обезвреженности: а не просочились ли туда остатки дикой иномирности, которые могут нарушить основополагающий принцип местоблюстителей, так афористично сформулированный Пелевиным: «Солидный Господь для солидных господ».

Современные священнослужители, увы, осуществляют цензуру Бога на предмет его политкорректности, но беда в том, что их Бог, главной задачей которого является никого не обидеть, хоть и очищен от «остатков варварства», но абсолютно никому не нужен. Духовная пища не может быть диетической, и Господу, если он по-прежнему Бог Авраама, Исаака и Иакова, нужны пророки, праведники, в конце концов даже богоборцы – но клерки для небесной канцелярии ему не нужны. Увы, именно они, изгнав всех неистовых и неполиткорректных, заполнили церковную иерархию сверху донизу, и имя их прописано в самом Священном Писании – изблеванные из уст.