Книга Мои Великие старики - Феликс Медведев

– Кстати, о Довлатове. Как ты считаешь, почему он сегодня так популярен?

– Он был выдающимся человеком. Хотя много врал. Его много лет не печатали, и это обстоятельство породило в его характере чудовищные комплексы.

Вот еще одна история. Из жизни Довлатова. Самым известным писателем в 60-е годы был Вася Аксенов, и Довлатов мечтал с ним познакомиться. Приехал в Москву. В те времена я был женат на Наташе, моей второй жене. Мы жили на Зубовском бульваре. Я позвонил Аксенову и говорю: «Приехал Довлатов, талантливый человек, очень хочет с тобой познакомиться». А Аксенов уже читал его рассказы. Он говорит: «Я с удовольствием с ним пообщаюсь. Я за вами заеду на своей машине, и мы поедем обедать в ЦДЛ». Приходит ко мне Довлатов – сидим, ждем Васю. Угадай, что случилось дальше? За пять минут до появления Аксенова Довлатов схватил пальто и убежал.

– Но почему?

– Не мог пережить популярности Аксенова. Комплекс?

– Да. Зато сейчас ему воздается. Он один из самых читаемых у нас писателей.

– Да, сейчас он выше Аксенова… Но, между прочим, он взял 15 моих сюжетов. Мы жили в Ленинграде в двух соседних домах на улице Рубинштейна. И каждое утро он приходил ко мне похмеляться. Он же пил. А я держал дома водку, пиво, какую-то закуску дешевую. Бычки в томате, помнишь?

– Как не помнить. Это незабываемо…

– Я ему рассказывал разные байки, случаи, и он это все запоминал, а потом использовал в своих вещах. И я могу объяснить, в чем дело. Довлатов – писатель без единой идеи, хотя человек громадного таланта. Он замечательный стилист, и у него есть блестящие вещи – «Заповедник», «Филиал». Раннюю его прозу я не очень люблю, потому что он пытался писать для советской власти. «Зону», например. Но он дитя 70—80-х годов, когда советское общество стало целиком деидеологизированным. И вот воспевание алкоголя, воспевание такой жизни, как масло на поверхность моря, пришлось на поколение его читателей.

У меня написана книга «Мне скучно без Довлатова».

– Да. Она у меня есть, я ее, конечно, читал. Смешная, и в чем-то трагическая…

За тобой рассказ об Анне Андреевне, которую ты знал с юных лет…

– И даже раньше. 1946 год, декабрь. У меня была тетка, двоюродная сестра моего отца, Валерия Яковлевна Познанская, химик, дважды лауреат Сталинской премии. Ее мужем был Максим Рыльский. Во время войны, в Ташкенте она познакомилась и подружилась с Ахматовой. И во многом ей помогала. После ждановского постановления, тетка, как некоторые, не испугалась. Она приехала в Ленинград, сняла «люкс» в гостинице «Астория» и устроила для Ахматовой то, что называется в Англии «файв-о-клок», то есть чай с пирожными. И пригласила мою маму, Марию Александровну. А мама взяла меня. Мне шел двенадцатый год. Я прекрасно все помню, помню даже, как выглядел Исаакиевский собор в тот день.

Прошли годы. Я – студент и, конечно, уже слышал, что Ахматова живет в Ленинграде. А тогда, не знаю, как теперь, была такая система «Ленгорсправка». Чтобы узнать адрес человека, надо было заплатить 15 копеек и назвать его имя, отчество и год рождения. Я знал год рождения Ахматовой – 1889-й. Заплатил 15 копеек и сразу же получил нужный адрес: улица Красной Конницы, дом четыре. Тут же у киоска сел на такси и поехал. Дверь мне открыла Ханна Горенко. Это бывшая жена брата Ахматовой – Андрея. Я говорю: «Где Анна Андреевна?» Она говорит: «А вы кто такой?» Я говорю: «Я студент». Она говорит: «Подождите пять минут». Я пять минут стоял в коридоре, и она меня провела к Ахматовой. И что самое поразительное – Ахматова меня вспомнила. Она сказала: «Вы тот мальчик… Как поживает ваша матушка?» Я провел у нее два часа. И вдруг она говорит: «Я получила квартиру от Ленинградского союза писателей на улице Ленина, на Петроградской стороне. Надо перевезти книги. Вы не можете помочь?» Я сказал: «Конечно, помогу».

Надо заметить, что у Анны Андреевны библиотека была довольно скромной, книг 200, не считая энциклопедии Брокгауза и Ефрона.

В помощники я взял Бобышева. Пришли, и часов восемь паковали книги. Причем, не столько паковали, сколько читали надписи. Блок, Пастернак, Алексей Толстой, Ремизов. Я запомнил почему-то надпись, которую сделал Алексей Толстой на книге стихов «За синими реками»: «Ане Горенко-Гумилевой» (не Ахматовой, а Горенко-Гумилевой). Мы отвезли книги на новую квартиру Ахматовой. Но дальше случилось несчастье. Квартира, выделенная для Ахматовой, оказалась закрытой. Куда сгружать книги? И домоуправ бросил: «Снесите в подвал».

– Неужели залило?

– Да. Как ты угадал? Лопнули трубы, и все книги промокли. Потом мы их сушили.

– У меня как у библиофила сердце кровью обливается…

– А хочешь, я расскажу тебе, что за человек была Ахматова? В 1943 году в Ташкенте наш великий художник Тышлер рисовал ее карандашом. И нарисовал штук десять портретов. Самый лучший портрет Ахматова подарила Лидии Яковлевне Гинзбург. Как-то я пришел к Анне Андреевне, и она мне говорит: «Женя, вот вам деньги, поезжайте на такси к Лиде (то есть к Лидии Яковлевне), возьмите портрет и привезите мне, я хочу на него посмотреть». Я поехал, привез. Портрет уже был застеклен. Она говорит: «Вы можете стекло снять?» Я говорю: «А зачем?» Она говорит: «Снимай стекло». Я взял ножик на кухне, снял стекло. Она достает резинку и стирает нос. Я говорю: «Что вы делаете?» А она: «Он неправильно нарисовал мне нос». И сама карандашом рисует себе другой нос… Сейчас этот портрет висит у Александра Кушнера в кабинете. Когда я у него бываю, подхожу к портрету и вижу, как она неаккуратно стерла резинкой себе нос и нарисовала другой. Ну, подумай, какое безумие… Этот рисунок много раз публиковался.

…Вот еще одна абсолютно подлинная история.

Было такое учреждение при советской власти, называлось Бюро пропаганды советского киноискусства. И я от него ездил в командировки на выступления. Я же писал сценарии. И вот меня послали в Ташкент. Что-то в Ташкенте у меня не получилось с выступлениями, и я решил из Ташкента махнуть в город Чарджоу, это уже Туркмения. Поезд пришел днем, часа в два. Первым делом пошел в обком, чтобы помогли с гостиницей. Прихожу в обком, абсолютная пустота. Я спрашиваю: «Где все?» – «Обедают». Я говорю: «А когда вернутся?» – «Это не ваше дело». Я томлюсь, томлюсь: только в обкоме могут распорядиться о гостинице. Наконец через два часа кто-то идет по коридору, такой толстый туркмен в халате. Я бросаюсь навстречу и говорю: «Я Евгений Рейн, приехал из Москвы по такому-то делу. А вы кто?» – «Я товарищ Турсунбаев». Я говорю: «На ловца и зверь бежит». И это была роковая фраза. Он вдруг говорит: «Как ты сказал? Зверь бежит? Кто зверь?» Я говорю: «Да вы меня не поняли. Это русская поговорка». Он говорит: «Ты меня назвал зверем. Ты здесь выступать не будешь. Ты меня назвал зверем, это оскорбление». Я говорю: «А у вас есть какое-то начальство?» Он говорит: «У нас есть первый секретарь». Я говорю: «А можно его повидать?» – «Пошли». Оставляет меня за дверью, сам заходит в кабинет. Минут через десять вызывают. И этот первый секретарь говорит: «Ты зачем моего человека назвал зверем?» Я говорю: «Ничего подобного». – «Ты откуда приехал?» Я говорю: «Я вообще москвич, но приехал из Ташкента». – «Уезжай в Ташкент немедленно. Ты в Туркмении выступать не будешь».