Книга Комбат. Беспокойный - Андрей Воронин

Полковник невольно подумал, каково сейчас дизелистам. Если даже здесь, вдали от генераторного отсека, чувствуется запах не до конца сгоревшей солярки, то там, в самом пекле, атмосфера, наверное, мало чем отличается от той, которой дышали жертвы знаменитых немецких душегубок…

Поймав себя на очередной параллели с давно канувшими в Лету временами, он решил, что в этом нет ничего удивительного: в конце концов, о воинственных тевтонах тут напоминало все – от ровной, дощечка к дощечке, опалубки стен до пистолета, который он в данный момент сжимал в руке. Что это – случайность? А может быть, судьба?

Он добрел до решетки и, опершись об нее здоровой рукой, кашляя и чихая от остатков газа, выглянул наружу. Повсюду валялись тела в черных комбинезонах; их было много, и Маковский, сопоставив их количество с тем фактом, что стрельба прекратилась, пришел к выводу, что охрана уничтожена практически целиком. А те, кто выжил, наверное, попрятались по углам и молятся Богу, чтобы пронес мимо них горькую чашу…

Он увидел решетку, закрывавшую вход в десятый ангар, и понял, что сегодня упомянутая чаша не минует никого. В правом нижнем углу решетки зияла брешь, и, поскольку именно там, в десятом ангаре, располагался склад немецких торпед и морских мин, в происхождении и назначении этой бреши можно было не сомневаться. Откуда Казаков узнал о существовании и расположении склада, оставалось только гадать; уже только ради того, чтобы получить ответ на этот вопрос, стоило попытаться выжить. Маковский тряхнул здоровой рукой толстый стальной прут и горько усмехнулся: эта решетка могла выдержать прямой таран тяжелым грузовиком, а взрывчатки у него, в отличие от Казакова, не было.

Вытянув шею, он посмотрел налево, откуда все еще слышались людские голоса, и увидел живых. Двое были одеты в пятнистый полевой камуфляж без знаков различия, третий, долговязый, почти двухметрового роста, щеголял в коротковатом для него обмундировании охранника «Лагуны». Весь личный состав, от доктора Смерть до последнего санитара, Маковский знал в лицо и поименно. Долговязый в черной униформе был ему решительно незнаком, зато двоих в камуфляже он знал: одного – лично, а о другом слышал от проштрафившегося вербовщика, в наказание отданного на растерзание полковнику Черных.

На глазах у полковника бывший испытуемый Б5/18-1453 крепко хлопнул одетого в черный комбинезон долговязого типа (видимо, это был третий член компании, о котором упоминал Бородин, – Подольский) по спине, и все трое засмеялись. Это – то, что они смеялись, – было хуже всего. Полковник Маковский просунул сквозь решетку руку с «парабеллумом», тщательно прицелился, задержал дыхание и плавно потянул спусковой крючок. Выстрел прозвучал в огромном пространстве главного коридора буднично, как треск сломавшейся сухой ветки. Казаков пошатнулся; Подольский подхватил его в падении, а усатый здоровяк в камуфляже – Борис Рублев, кажется, – резко обернулся и от бедра, не целясь, дал очередь. Реакция у него оказалась будь здоров, да и глазомер завидный: пули с лязгом забарабанили по прутьям решетки, высекая из них снопы бледных искр, от каменных плит портала полетели осколки и пыль. Маковский отпрянул в темноту, понимая, что уцелел только чудом, а когда снова осторожно выглянул из укрытия, в коридоре уже никого не было.

Тогда он побрел к лифту. Эти трое, похоже, рассчитывали уйти отсюда живыми. Следовательно, каким-то временем на то, чтобы кружным путем добраться до десятого ангара и обезвредить заложенное там взрывное устройство, он еще располагал. Только бы хватило сил, подумал он, дергая рычаг антикварного устройства, служившего эквивалентом кнопки для вызова лифта.

Внутри облезлой жестяной коробки знакомо клацнули контакты, но ожидаемого продолжения не последовало. Уже понимая, что происходит, но не желая в это верить, полковник вернул рычаг в исходное положение и снова дернул – все с тем же результатом.

– Сучий референт, – прохрипел он и побрел назад, к своему кабинету.

Рация его, мягко говоря, разочаровала. На его отчаянные вызовы откликнулись всего три голоса; все трое сказались ранеными и умоляли прислать врача или хотя бы санитара. На трижды повторенный железным голосом приказ любой ценой добраться до десятого ангара и обезвредить взрывное устройство эти плаксивые ублюдки никак не отреагировали, продолжая взывать к доброму доктору Айболиту. Полковник разбил рацию о стену, посмотрел, как осколки пластика сыплются на то, что осталось от головы доктора Смерть, и снял трубку внутреннего телефона.

Ни один из постов не отвечал. «Райком закрыт, все ушли на фронт», – пробормотал Маковский, понимая, что все не просто ушли на фронт, но и сложили там свои не шибко удалые головы. Он набрал номер лаборатории и, вдоволь наслушавшись длинных гудков, уже собирался дать отбой, когда ему ответили.

Трубку снял ассистент Черных, подполковник Сидоркин. Он не говорил, а визжал; из его визга Маковский понял, что лабораторный сектор подвергся нападению, заблокирован и что оставшийся в нем персонал нуждается в срочной, незамедлительной эвакуации. «Ничего, это скоро пройдет», – сказал ему Маковский и повесил трубку. Телефон сразу же зазвонил; полковник снял трубку, убедился, что это опять Сидоркин, аккуратно положил трубку на рычаг и выстрелил в аппарат из «парабеллума». Ему немедленно пришло в голову, что он поторопился с красивым жестом: для начала, наверное, надо было позвонить телефонисту и попробовать связаться с «Бухтой». А с другой стороны, чем в такой ситуации поможет флотское начальство? Суета сует, все суета…

Он медленно, как глубокий старик, опустился в кресло и прислонился затылком к резным завитушкам готической спинки. Вставив в рот тонкий ствол «парабеллума», он вдруг усмехнулся: ему вспомнилось, что так уже было. Прежний начальник режима «Лагуны» не отличался любознательностью, и до прихода Маковского на объект многие помещения и даже секторы бункера представляли собой терра инкогнита – неизведанные, никем не исследованные, девственные земли. Стальную дверь в дальнем конце шестого ангара пришлось вскрывать при помощи автогена; полковник ожидал обнаружить за ней стеллажи с патронными ящиками или склад слежавшегося, заплесневелого солдатского обмундирования, а вместо этого обнаружил роскошные, хотя и сильно потраченные временем, апартаменты самого первого из своих предшественников. Мумифицированный, побитый плесенью и грибком бригаденфюрер в истлевшей парадной форме и при всех регалиях сидел вот в этом самом кресле, и этот самый «парабеллум» лежал на полу рядом с отвалившейся кистью его правой руки. Судя по пулевому отверстию в нёбе и развороченной макушке, Ризенхофф выстрелил себе в рот – не слишком красиво, но зато наверняка… «Дотошный народ – немцы, – подумал полковник, ощущая на языке кислый вкус железа и вдыхая запахи порохового дыма и горелой оружейной смазки. – За что ни возьмутся, все доводят, что называется, до щелчка. Правда, на войне им это сильно мешало – никогда не могли вовремя остановиться. Но это уже в прошлом. Спасибо, нашлись добрые люди, научили: не знаешь меры – не начинай, а то хуже будет… Но в остальном, как ни крути, прямо-таки эталонная нация – ни убавить, ни прибавить. Так кто я такой, чтобы с ними спорить?»

Он стиснул зубами ствол, зажмурился и спустил курок.