Книга Шаман всея Руси. Книга 2. Родина слонов - Андрей Калганов

Приказав своим ждать, Купавка вывалила на большак, баюкая топор, словно младенца.

— Далеко ли путь-дорожку держишь, добрый молодец? — хриплым от волнения голосом спросила она.

От переживаний Купавка совсем разжарела и, дабы остыть, сбила треух на затылок, обнажив бородатый лоб. Похожанин дернулся назад, как лошадь при виде лешего, рука его инстинктивно кинулась туда, где должна быть рукоять меча или сабли, но, не найдя оружия, повисла плетью.

— Чего же оробел, сердешный? — прохрипела Купавка замогильным голосом.

Похожанин с тоскою во взоре озирался, пытаясь найти путь к отступлению.

— Подь сюды, приголублю...

Купавка отшвырнула топор и, не дожидаясь, пока внезапная ее любовь опомнится и бросится наутек, сама пошла на него, распахнув объятья.

Похожанин заверещал и с неожиданной прытью бросился к топору. Но и Купавка отличалась быстротой бега — незнакомец был сбит с ног и придавлен к земле дородным девичьим телом. Не помня себя от вожделения, Купавка принялась целовать незнакомца. Тот слабо отбивался, чем пробуждал еще большую страсть. Наконец Купавка не выдержала, стянула с мужика порты и, оголившись сходным образом, взгромоздилась на добычу верхом.

— Хана мужику, — прошелестел в придорожных кустах шепоток ватажников.

— Теперь до смерти залюбит.

— Ей-то хоть бы хны, а мужичок застудится, чай, не лето на дворе.

Аппах же (конечно же, под Купавкой маялся именно он) подумал: «Вот она какая, хазарская смерть!» И еще подивился тому, как странно устроен мужик. Вроде не надо тебе и даром, да и не к месту, и не ко времени. И страшна-то она как смертный грех, а вот ведь...

— Ладушко ты мой прелепотный, — шептала Купавка, подпрыгивая на Аппахе, как бочонок с квашеной капустой на телеге во время тряской поездки, — радость ты моя несказанная.

Аппах глядел на облака, проплывающие над лесом, — ему только и оставалось, что пялиться в небо. Так продолжалось довольно долго. Но мало-помалу хазарин приходил в себя. Страсть постепенно овладевала им. И вот уже волосатый лоб «наездницы» казался не таким уж волосатым, а отторбученная нижняя губа и глаза навыкате даже начали привлекать необычностью. Аппах собрал последние силы и, схватив Купавку за бедра, перевернулся, подмяв ее под себя. Купавка застонала, азартно отдаваясь наслаждению.

«А глаза у нее, как бескрайнее синее небо», — заключил хазарин, овладевая ситуацией.

Вдруг в ушах зашумело, сердце подпрыгнуло к самому горлу и тут же провалилось в живот. Аппах дернулся пару раз и замер. Только руки и ноги судорожно подрагивали.

— Спекся, болезный, — донеслось из-за кустов.

— Оно и понятно — с голодухи-то и с устатку...

Хазарина дотащили до Партизанки, где он и оклемался. Себе на горе.

Несколько дней спустя. Партизанка. Родовая изба

Угрим признал его сразу — пришлец не кто иной, как хазарин, что лютовал у Дубровки с сотней таких же, как и он, головорезов. А с головорезами завсегда разговор короткий — на кол или же в кипяток. Чего тут раздумывать.

Если бы не Жердь, Угрим бы и не раздумывал. Аппах давно бы уже отправился в Пекло или что там у них, у хазар? Но Жердя приходилось принимать во внимание — за ним как-никак молодцов триста наберется. Сила. Вот и рядились в родовой избе. А хазарин лежал в сенцах связанный как баран. И вонял так же...

— То мы понимаем, что тать, — басил Жердь, — но и ты вразумей: сеструха у меня одна.

— И чего? — хмурился Угрим.

— Как — чего? Ведь годков-то ей немало, а все без мужика. Ей мужика подходящего найти, который бы приструнить ее мог, — удавиться легче. А замухрых этот, вишь ты, подмял под себя бабу-то. Купавка до сих пор ходит да лыбится, да песни дедовские мурлыкает. И к парням моим не лезет.

— Не могу, и не проси, — тряс кудрями Угрим, — с татем по Правде поступать требуется, жизни его лишать, стало быть.

— Да погоди, не кипятись, — щурился Жердь, — порешить его завсегда успеем. Пущай с Купавкой хоть седмицы три поживет, а там, може, и сам подохнет. Мужики-то чего ее сторонятся — мрут они как мухи. Не сдюживают.

— А коли не подохнет?

— Вот заладил. Коли не подохнет, тады соображать будем.

— Не, — замялся Угрим, — не пойдет. Родичей он моих порешил...

— Ну, гляди, — процедил Жердь, — хлопцы мои не обрадуются, ежели Купавка опять за старое примется. Кабы на тебе зло не сорвали.

Угрим и сам понимал: надо идти на компромисс. Буевищенские и так на него косо поглядывают, а дай только повод — вовсе со свету сживут. Избу подпалят или же подкараулят в темном углу и ножиком по горлу. С них станется.

— А хазарин-то согласен? — хмуро спросил Угрим.

— Куды он денется, огрызок этакий, — засмеялся Жердь, — жить захочет, на все согласится. А коли ломаться станет — мы его каленым железом...

— Ладно, только уговор: ежели через три седмицы не помрет, ты его того...

— Идет, — засмеялся Жердь, — пускай сеструха хоть недолго порадуется.

И стал Аппах жить с Купавкой.

* * *

Две седмицы спустя. Партизанка

Крепко пили в Партизанке. А где не крепко? Да и повод был — за родину. Что ни вечер, кабак полнехонек. Мужики шумят, новости последние обсуждают. А новостей-то всех — как живет пришлец с Купавкой. Иные об заклад бьются, сколько хазарин протянет. Особливо любопытные не раз к избе Купавкиной подваливали, чтобы подглядеть да подслушать. Только не такая баба Купавка, чтобы хамам спускать. Била Купавка наглецов смертным боем, отваживала. Да все-таки отвадить не могла, уж больно мужики партизанские на забаву редкую падкими оказались.

Через пару седмиц после сговора Жердя и Угрима сунулся к избе Купавкиной Косорыл — один из братьев Быка. Мужичонка обнаглел настолько, что прокрался в сени и затаился там. Ох и лупцевала его Купавка, ох и водила мурлом о бревна. Всего измутузила. А Косорыл сделать ничего не мог — он и раньше бы с Купавкой не управился, а теперь и подавно. Силы в бабе, после того как с хазарином снюхалась, вдвое прибыло.

— Ниче, — в бессильной злобе прошипел Косорыл, — скоро конец твоему счастью. Порешат твово хазарчика, сам слыхал.

И такой радостью засветились глаза Косорыла, что Купавка не сдержалась и вырвала с мясом ему ухо. Жестоко пожалел Косорыл, что открыл свой поганый рот.

А наутро, вся в слезах, Купавка потихоньку вывела Аппаха из Партизанки. Мужикам, что ворота сторожили, бражки с сонным зельем поднесла и полюбовника вывела. Сказала на прощанье:

— В Куяб ступай. Там найдешь ведуна ихнего. Помыслы твои чисты — чую, живой будешь.

Аппах поцеловал супружницу и зашагал к Куябу. А Купавка встала у ворот с дубиной. Ежели вдогонку мужики кинутся, то сперва через ее труп переступят.