Книга Шестой моряк - Евгений Филенко

«Да, я был писарем машиаха, — сказал он с унынием на лице. — Но приучен писать лишь то, что мне укажут. Ни единой строки не написал я от своего имени».

«Хорошо же, — сказал Гарод. — Есть ли у тебя чем писать и на чем писать?»

«Есть у меня и пергамент, и чернила», — отвечал Малхос удивленно.

«Доставай, — велел Гарод. — Сейчас мы тебе продиктуем твои же слова».

«А еще распишем по пунктам, — подхватил я с всюду шевлением, — какая злая участь и какие кары уготованы в царстве мертвых твоим обидчикам, а этому Симону, который Петр, в первую голову!»

«Это я могу, — сказал Малхос, копаясь в своей суме, — это я с радостью... пускай знают, как уши отсекать... Только уж вы ничего не упустите из всех казней египетских!»

«Будь покоен, не упустим, — сказал Гарод. — И из египетских, и из ассирийских, да и вавилонские пристегнуть не преминем. Эх, по душе мне такое веселье!»

«Записывай, — сказал я. — «Изложение неких событий, которых я, филистимлянин Малхос, писарь машиаха»... как бишь звали твоего машиаха?»

«Йехосеф бар Кафа», — отвечал Малхос, старательно выписывая на обтрепавшемся по краям пергаменте свои закорючки.

«Подождите! — воскликнул Гарод. — Такое дело нельзя затевать, не выпив вина!»

И мы выпили, и пили всю ночь, и диктовали, а потом сочиняли, а под конец, когда вино закончилось, бесстыдно бредили.

«И черные птицы закружат над твоей невозделанной нивой, — вещал Гарод, — ночь для тебя смешается с днем, а день с ночью. И безликие тени пронесутся от дома твоего через поле твое, и сгинут, взнуздавши крылатую тьму, оставив после себя смерть, смерть и паки смерть...»

«И тоска овладеет твоими людьми, никто не захочет шевельнуть и пальцем твоего и своего спасения ради...» — не уступал я.

«Сво-его спасе-ни-я...» — повторял Малхос, уткнувшись носом в пергамент.

«А не будет тебе спасения! — злорадствовал я. — Ибо кто вознесет меч для отсечения хотя бы одного чужого уха, тот лишится своих обоих, и не услышит изреченное, и глаз своих лишится, и не увидит явное, и прочих членов не дочтется, и не возжелает ни еды, ни питья, ни иных прихотей телесных...»

«...пока не истечет срок его каре, либо прощен будет, — с упоением кликушествовал Гарод. — А прощен не будет никогда!..»

«Ни-ког-да...» — эхом вторил ему Малхос.

...Когда он ушел под утро, вдруг пробудился Лев Рыкающий, о котором уж и думать забыли: «Я не понял, что у него было с ухом?..»

18

— А вот еще одна странность, — сказала Анна.

— Только одна?

— Нет, конечно. Вокруг полно странностей. Если начать задавать вопросы, то есть риск не успеть остановиться. Не говоря уж о том, чтобы получить ответы. Да все странно... и вы странный. Кто вы, откуда вы... зачем вы... Так ничего и не скажете о себе?

— Не скажу. А вот вы собирались.

— Что? Ах да... еще одна странность. Я не хочу есть. Со вчерашнего вечера ни единой крошки во рту, и ни малейшего чувства голода. Я и пить не хочу. Вообще ничего не хочу, что положено хотеть человеку. Даже в кустики... уж извините, что лишаю вас ожидаемого развлечения.

Я пожал плечами.

— Судя по всему, любопытства вы пока не утратили. Хотите знать ответы.

— Не уверена, — промолвила она, прислушиваясь к собственным ощущениям. — Пожалуй, да. Хочу.

— А что, остальные так же себя чувствуют?

— Не знаю. Курить они точно хотят, а вот про остальное лучше спросить их самих.

— Зачем? Так меньше хлопот.

— Вас это не пугает?

— Меня? С какой стати?!

— Но ведь и вы тоже...

Тут она меня подколола. Мое человеческое тело действительно не испытывало никаких обычных желаний.

— Может быть, мы уже умерли? — спросила Анна печально. — И все это нам только видится? Эти чудища на реке... эти природные феномены в лесу... вокзал какой-то вымерший... Я все жду, что сейчас за нами придет поезд, и мы сядем в единственный вагон, который увезет нас отсюда... я даже монетку приготовила Харону, — она разжала кулачок: там действительно был металлический рубль. — Как думаете, ему хватит?

— Вы сошли с ума, — сказал я.

— Не я одна, — сказала Анна. — Вы ведь тоже понимаете, что здесь все не так, как полагается? — Она упреждающе выставила ладонь: — Только не говорите, что в этом мире давно все неправильно!

— Так оно и есть, — усмехнулся я. — Если я скажу, что вы определенно живы, поскольку я неплохо умею отличать живых от мертвых, как бы последние ни старались притвориться, это вас успокоит?

— Ну... отчасти, — промолвила она.

Я оглянулся. Собственно, и до этого я старался видеть всех хотя бы боковым зрением. Это было нелегко, потому что компания так и норовила расползтись по залу ожидания. Странствующие фейри сидели на деревянной скамье, привалившись друг к дружке. Колонель и Астеник при мостились напротив, похожие на двух больших филинов на зоосадовском насесте. Хрен Иванович так и вовсе лежал, натянув форменную куртку на лицо. Никто не разговаривал, даже не шевелился. Воздух был неподвижен, тонкие струи табачного дыма от непотушенных сигарет застыли под низкими сводами, словно темные прожилки в горном хрустале.

— Черт, — сказал я. — Кажется, вы ближе к истине, чем я предполагал.

— Что? — переспросила она рассеянно.

Вместо ответа я сгреб ее за рукав и поволок за собой к выходу.

— Подъем!

Никто не шевельнулся.

— Я что, сам с собой разговариваю?!

После бесконечно затянувшейся паузы Колонель, не поднимая головы, обронил:

— Уймись, морячок...

— То есть что значит «уймись»? — вскипел я. — Мы не можем тут отсиживаться вечно. Это всего лишь вокзал, куда больше не придет ни одного поезда. Нам нечего здесь ждать...

— А мы лучше подождем, — серым голосом откликнулся Астеник. — Вдруг электричка придет...

— Глупости! Бред собачий! Нам нужно засветло добраться до города, а уж там...

— Что — там? — спросил Колонель. — Ну, что там? Автобус с водителем и полным баком? Или, может быть, маршрутное такси каждому, кто куда хочет? Ничего там нет, в этом твоем городе, никто нас не ждет, и никуда мы оттуда не уедем.

— Вашу мать, — сказал я. — Как мы все тут оказались? Зачем? Ведь все куда-то шли, хотели куда-то добраться... Что случилось? С чего это вдруг никто и никуда не спешит?

— Шли, шли... — прошелестела дева Шизгариэль. — И пришли.

— Ну дудки, — заявил я. — Не затем я тратил на вас силы и время, чтобы вы тут валандались. Сейчас вы у меня встанете и пойдете куда скажу...