Книга Балканский венец - Вук Задунайский

Удивительным был рассказ отрока. Даже старейшины не знали, что нынче делать им. Идти в разоренную деревню нельзя было, но и не идти нельзя было тоже.

– Ну не порвет же он там всех… – начал было один из селян.

– А почему бы и не всех?

– Очень даже может быть, что всех, – вмешался Зоран. Прежде ему и слова не дали бы, а нынче он мог говорить. – Очень вид у него был… нечеловеческий.

– Может, и так, – ответил старейшина. – Поколичи и не такое могут. Дед моего деда сказывал, что они еще при князе Вратко ходили к дуклянам[231]и там в горах нарвались на поколича или, как его там называли, штригоя. Местная ведьма сотворила его для каких-то своих богопротивных нужд. Так пока не порешили его, подрал он с сотню воинов – а были то добрые юнаки с длинными мечами и в броне. Нечисть очень сильна, ибо мощь ее – не от Господа. Но на всякую нежить есть управа.

– А может, ему там, эта… подсобить надобно?

– И много ты подсобишь? Только мешаться будешь под ногами. Они – воины, мы – крестьяне. А он еще и порешит тебя вместе со всеми… Это оборотень, и сила его – нечеловеческая. Дай Бог или кто там еще, чтоб хватило ее на всех этих душегубов.

Прервали их голоса, идущие из леса. То были свои. К лощине пришли те селяне, что сидели в засаде возле Радачевичей, – старейшины послали их туда на случай, ежли турки решат пойти в другую деревню, им же надлежало предупредить остальных. И поведали пришедшие, что странные дела творятся в разоренной деревне. Видно им ничего не было, но вот крики, леденящие душу, они слышали, и то были не крики селян: эти давно либо были убиты, либо разбежались. Кричали поганые. А чего кричали – черт их разберет. Загорелись их шатры, дым повалил клубами. А потом с два десятка поганых выбежали оттуда и с криками «шайтан! шайтан!» понеслись в лес не разбирая дороги. Только селяне уже приготовили им добрую встречу. Все поганые там и остались – кого ножом поддели, а кого и на колья подняли. Но до чего ж перекошены были морды их от ужаса! А потом еще один пытался выехать на коне по дороге – но парни, что засели на холме, достали его из самострела. Что творится там, в этой деревне?

И тут окрестность всю сотрясли едва ли не громы небесные. Попадали селяне на землю, шепча молитвы Господу. Только один не упал. Слободаном звали его, и был он как-то в ополчении у деспота Георгия Бранковича. Почитался Слободан в округе человеком бывалым и сведущим в деле ратном.

– Чё попадали-то, вояки? Это не гнев Господень. Порох так рвется. Вас бы под Смедерево[232]– вы б там и не такого насмотрелись. Я-то сам оттуда еле ноги унес, но грохот рвущегося пороха ни с чем не спутаю.

– Так что творится-то?

– Да что-что! Ихний пороховой склад рвется, вот что.

А творилось в деревне Радачевичи, вернее – в том, что осталось от нее, и впрямь небывалое. Скорбь по погибшим смешалась с изумлением, ибо такого никто и представить себе не мог. Чтоб один из нелюдей вдруг оказался вроде как своим и отплатил остальным за все, что натворили они на этой земле… И решено было в деревню на ночь глядя, пока там поколич рыщет, не ходить. Всем разойтись по домам и подсчитывать, кто жив, а кто помер нынче: радоваться первым и скорбеть по вторым. Рано же утром, с первыми петухами, всем идти в деревню – надо все-таки узнать, чем там дело кончилось, надо тушить пожары да хоронить убитых. Так и сделали. Только утром не нашли в деревне ни единой живой души. Даже мертвяки эти живьем не шлялись. Всех их порешил штригой и ушел, как говорили, в Чертов город.

Догорали пожары в деревне Радачевичи. Но видели это не только селяне, а и еще один человек, которого они не заметили. На взмыленном жеребце влетел он в разоренную деревню на закате, когда живых там уже не было. То был долгожданный мубашир, посланник от Аги. Принес он семнадцатой орте добрую весть о том, что началась под стенами Београда большая битва, движется по всем дорогам воинство Великой империи османов, и сам султан, да продлятся бесконечно дни его, командует им под стенами города. И ждет он там своих возлюбленных овечек, очень надобны ему их острые сабли и ятаганы, меткий глаз и твердая рука. Давно ждали гонца этого, да только прибыл он нежданным. И то, что увидал он, его не сказать чтоб обрадовало.

Освещало закатное солнце багряными лучами сквозь дымы догоравших пожарищ площадь деревенскую, а там лежали вповалку трупы неверных и лучших воинов султана, и залито все было бурой их кровью. Орала в деревне недоеная скотина, и ходили повсюду свиньи, нечистые животные, и грызли они, довольно хрюкая при том, лучших воинов султана, как будто были те капустными кочерыжками. И было это зрелище и запахи, ему сопутствующие, настолько омерзительны для мубашира, что облегчил он желудок свой, не сходя с коня. Хуже всего же было то, что убиты воины были их же собственным оружием, а то и вовсе порваны на части. Лагерь был разорен, а порох – взорван. И не похоже это было на дело рук рацей здешних или хайдуков, но что привело к столь плачевным последствиям, доподлинно гонец знать не мог. Однако же мысль о том, что семнадцатая орта взбунтовалась, пришла ему в голову и прочно засела там. Не в силах более смотреть на жуткую картину разорения и опасась за жизнь свою, поспешил посланец прочь из деревни. Скоро, очень скоро дойдет весть сия до Аги и до самого султана, опечалит она их, да только разве ж такое сокроешь?

* * *

Едва рассвело, пришли мужчины в деревню Радачевичи, которую турки прозвали также Медже. Страшная картина открылась им, но нельзя было сидеть сложа руки. Посему тела искали они повсюду и складывали в храме, а когда он уже не вмещал их – на расчищенное подле него место. Потом складывали тела на телеги и везли на погост, где копались уже большие ямы. Не было ни стенаний, ни слез: мужчины были суровы, а женщин в разоренную деревню не пустили. Поганых же никто не хоронил – свалили их в кучу на площади, пусть звери едят. По мощам и елей.

Много еще было дел – надо было пройти по домам, свести оттуда скотину и забрать все ценное, ибо жить в деревне этой было уже нельзя, считалась она проклятой. И недоумевали все – как же так вышло? Где тот, кто сделал это, неужто это и правда свой? Вопросов было много, но ответов на них никто не давал. Чуть позже отыскался и виновник случившегося. Сидел он на склоне горы, как будто ничего не случилось. Нарубив молодых осин, вытачивал он из них топором колья, и выглядело это так, будто иной селянин собрался сделать новую ограду вокруг дома своего.

Навстречу тому, кого и не знали, как величать – то ли поколичем, духом адским, то ли заступником, – вышли старейшина Драган из семьи Тримановичей, приходившийся оборотню, как ни крути, дедом, сын его Живко и еще один парень из деревни. Остальным Драган строго-настрого наказал носа из лесу не казать: с поколичем этим ни десять, ни двадцать человек не помогут, ежели осерчает да начнет кидаться, так что зазря глаза-то мозолить? Подошли к оборотню ближе посланцы не скрываясь, без оружия. И тут видно стало, что они и впрямь из одной семьи, все как на подбор высокие и поджарые, с широкими плечами, даром что одному перевалило уже за восьмой десяток, а другому не было и двадцати лет от роду. Кровь и правда не вода. А оборотень будто и не замечает их, знай себе топором колья вытачивает.