Книга Дикари Ойкумены. Книга III. Вожак - Генри Лайон Олди

Диалог, содержательный как сама жизнь, мог бы длиться вечно, когда б не две помехи, ближняя и дальняя. Дальней была физиология: сколько ни носи, однажды станешь мамой. Ближней был Пак:

– Кыш! Брысь! Никаких женщин!

Изэль ни капельки не боится Пака. А уж Валерия – так точно. Вооружившись упреками и осознанием собственной правоты, свекровь накидывается на карлика: чего орешь, еще испугаешь, не видишь, мы с пузом, мужичьё тупое… Изэль ищет паузу, вклинивается, смягчая конфликт: да, подошли, не заметили, да, казан не любит женщин. Никто не любит женщин, уточняет Валерия. Раз-два, и в бега, на работу, на войну, в командировку, а мы страдай и мой посуду.

Пак хохочет.

Бес, дорвавшийся до жарки особо злостных грешников, Пак пляшет у казана – широченного чудовища из пористого чугуна. Поднять казан, установить на живой огонь, а уж тем более снять с огня полным доверху, со всем аппетитным содержимым – о, это мог только сам карлик, с его ручищами записного акробата. Два козленка – молоденьких, постных, нарубленных порционными кусками – к этому времени уже всласть обжарились в масле, прокаленном заранее. Сейчас Пак перекладывает мясо слоями, пустив в ход груду слив – избавленных от косточек, кислых как ухмылка должника – и свежую зелень в количествах, вызвавших бы восторг у козлят, останься бедняги живы. Зелень карлик покупал лично, никому не доверяя, в лавочке, которую держала семья эмигрантов с Хиззаца: тархун, кинза, мята, петрушка, лук перьями, черемша.

Из могучей пригоршни идет снег: морская соль.

– Ой, вкусно, – Изэль принюхивается.

– Это еще не вкусно, – со смачным чпоканьем Пак откупоривает бутылку белого вина. Пробка гранатой летит в сумерки; странно, что не взрывается. – Это еще так, парад-алле!

Вино хлещет в казан.

– Мужчины, – с непередаваемым презрением говорит Валерия. – Кто сказал, что они умеют готовить? Ты поди приготовь, когда стирка, глажка, уборка… Спиногрыз орёт, любимый муж кричит из ванной: «Где мои носки?!» Вот это кулинария…

– Яичница, – Пак согласен. – Яичница спасет мир.

* * *

– «Неделя раз-два-три», – спрашивает военный трибун. – В курсе?

Марк кивает. Он в курсе приказа № 07/123, который дядя назвал «неделей раз-два-три». Он не просто в курсе, но говорить об этом неохота.

– Твоя работа?

Дяде плевать, чего хочется или не хочется любимому племяннику. Такой уж он: Гай Октавиан Тумидус, упрямый человек. Когда этот монстр ломится к намеченной цели, лучше не стоять у него на пути. Впрочем, есть цели, к которым монстру ломиться – себе дороже. Старею, думает монстр в минуты слабости. Взвешиваю. Размышляю. Сомневаюсь. Глядишь, кота заведу. Буду слать в вирт голограммы, на радость друзьям-отставникам. Мурзик ест черную икру, Мурзик спит на парадной фуражке…

– Твоя работа? – повторяет он, потому что Марк молчит.

Ночь. Звезды. От реки тянет прохладой. Растолкав облака, плывет млечно-желтая Лукреция, царица небес. Лик красотки рябой от зависти: луне хочется вниз, в компанию. Женщин, завернувшихся в пледы так, что наружу торчат одни носы, на веранде развлекает старый Луций. Сюда, к ограде загона, доносятся взрывы смеха. Клоун в ударе, смех усиливается басовитым хохотом Пака. Растормошить маленького акробата, видавшего виды, вызубрившего байки старика до последней репризы – это надо уметь. Не исключено, что тактичный Пак валяет ваньку, работая группой поддержки. В конюшне ревниво ржет Тайфун: завидует глотке карлика. Кобыла Лира фыркает, и Тайфун умолкает.

– Разработка группы экспертов. Утверждено командованием.

– Не жмись, скромник. Идея твоя?

– Никак нет, господин военный трибун!

– А без чинов? По-родственному?

– Ну, моя.

– Ночью приснилось?

– В сортире, – стыдливо признается Марк.

Он действительно сидел в сортире, когда на коммуникатор упал список проб, намеченных на ближайшее время. С некоторых пор обер-центурион Кнут дневал и ночевал в обнимку с уникомом: старуха жрала «кудрявого адъютантика» поедом за каждую секунду промедления. Делила на Зеро, как выражался опытный Мамерк. Изучение списков было для Марка формальностью, которой он старался не пренебрегать – во избежание. Из помпилианцев, успешно закончивших корсетные курсы, формировались декурии добровольцев, желавших попробовать себя в качестве коллантариев. Таких было не слишком много: большинство всерьез опасалось погибнуть при испытаниях или заполучить тяжелую психическую травму. Их тысячу раз заверяли в полной безопасности эксперимента, объясняли, что в худшем варианте добровольцу не удастся выход в большое тело, и всё, но страх сидел глубоко, на уровне инстинкта, и справиться с ним удавалось редким смельчакам. Взгляд Марка бежал по списку наискосок, здравый смысл подсказывал, что пора вставать с толчка, мыть руки, ехать на службу – и тут чуйка, зубастая зараза-чуйка вцепилась здравому смыслу в нежную ягодицу.

Пробус.

Спурий Децим Пробус.

Марк не знал, был ли этот Пробус наладчиком навигационных систем, с которым Марк делил каюту на «Протее». Он обратил внимание на кандидата в коллантарии по другой причине. Обычно те, кто посещал курсы с целью прихватить астланина в корсет, что на языке толстых бумажников значило срубить деньжат на энергетических акциях – они в коллантарии не пробовались. Какой резон морочиться со стабилизацией ресурса своих рабов, если выход в большое тело надежней, чем скальпель хирурга, отсекал тебя от рабов раз и навсегда? Пробус, фигурант свежего списка, был уникумом – Марк случайно запомнил его, отметив знакомую фамилию в перечне курсантов, успешно справившихся с корсетизацией тузиков.

Старуха была на совещании. Марк ворвался к ней, взломав три линии обороны. К счастью, госпожа Зеро числилась в профсоюзе палачей-гуманистов: прежде чем повесить, она давала смертникам последнее слово. Итогом битвы стал приказ «неделя раз-два-три» – категорический запрет на совмещение удачной корсетизации астланина с попыткой сделаться коллантарием.

– Ну да, – задумчиво говорит военный трибун.

Бренди в его стакане маслянисто отблескивает. Жидкость тяжело, с ленцой качается. По ней бегут мягкие, чуть подрагивающие волны.

– Ну да, конечно. Коллант – микро-Ойкумена. Астлантида – она теперь тоже Ойкумена, хоть застрелись. Какой шанс, что наш коллантарий утащит тузика за собой в большое тело? На корсетном поводке, а? Какой бы ни был, это следует учесть. Последствия?

Марк вздыхает. Он не представляет последствий.

– Солнце, – развивает дядя идею. – Увеличение суммарной мощности колланта?

Марк молчит.

Замолкает и Гай Тумидус. Прихлебывая бренди, военный трибун смотрит в темноту. Он видит хоровод тел, шесть ледышек, расширяющих кольцо. Мертвецы кружатся в холодной мгле космоса. Все, что осталось от колланта Степана Оселкова, когда помпилианца рискнули заменить эрзацем, плодом тайных лабораторий. Вот они, последствия. Идешь, как по болоту – оступился, и трясина чавкает, всасывая дурака.