Книга Кровь и лед - Роберт Мазелло

— Какой сейчас год?

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

16 декабря, 11.30

Когда Синклер покидал церковь, ветер был относительно слабым, но теперь он стремительно набирал силу. Лейтенант промчался через полуразрушенные постройки китобойной станции (проезжая мимо кузницы, он обратил внимание, что на стенах все еще висит дюжина гарпунов) и погнал собак на северо-запад, где виднелся низкий горный хребет. За ним простиралась терра инкогнита. Он сомневался, что обнаружит там что-нибудь примечательное, но, с другой стороны, какой у него был выбор? Сдаться и вверить свою судьбу и Элеонор тем, от кого они так ловко улизнули? Синклер никому не доверял и впредь не собирался.

Даже своей возлюбленной, как это ни прискорбно. Перед уходом он запер Элеонор в пасторской, опасаясь, что в нынешнем нездоровом состоянии она может вытворить какую-нибудь глупость. И сильнее всего боялся, что после пробуждения она может поддаться внезапному импульсу и предпринять попытку самоубийства. Хотя каким именно способом она могла наложить на себя руки, он не представлял. Их порок, несмотря на страшную цену, которую пришлось заплатить обоим, давал защиту от многих смертельных болезней — холеры, дизентерии, загадочной крымской лихорадки, — даже по прошествии сотен лет, ну или сколько там они пробыли в ледяном плену на дне моря.

Но какие бы дьявольские механизмы ни обеспечивали бессмертие, Синклер подозревал, что при определенном физическом воздействии их жизни могут оборваться. Он глянул вниз на задник разорванного сапога, где собака вгрызлась ему в голень. Рана давно перестала кровоточить и почти затянулась, но то, чем она заросла, отнюдь не было живой кожей в привычном понимании этого слова. Это была просто латка, струп, пластырь — в общем, нечто, что всего лишь помогало удерживать плоть на скелете и давало возможность ходить, разговаривать, дышать. Их тела можно разрушить насильственно, но сами зачахнуть они не способны.

Не очень-то соотносится с девизом их полка, пронеслась у Синклера ехидная мысль. Он не обрел ни смерти, ни славы, а вместо этого словно застрял на полустанке в каком-то неопределенном состоянии. Это напомнило ему о днях в Крыму, когда бригада легкой кавалерии вынуждена была прозябать в праздности.

Неделю за неделей они проводили в томительном ожидании, безучастно наблюдая с высот за сражениями пехоты. Кавалеристов постоянно придерживали для некоего решающего сражения, которое все никак не наступало. По приказам лордов Лукана и Кардигана — сводных братьев, которые относились друг к другу с глубочайшим презрением, — 17-й уланский полк постоянно перебрасывали с одной позиции на другую в глубоком тылу, но в боях упорно не задействовали, опасаясь, как бы ряды кавалеристов не поредели раньше времени. Синклер, как и многие однополчане, начал чувствовать, что в других родах войск они уже стали объектом насмешек. Мол, расфуфыренные всадники в мундирах с золотыми галунами, ярко-красных брюках и шлемах с перьями только и делают, что поедают яйца вкрутую с галетами, тогда как их соотечественники выполняют всю грязную работу, штурмуя вражеские редуты. Когда во время одного важного сражения русская кавалерия, бросившись врассыпную, обратилась в бегство и ее не стали догонять и добивать, сержант Хэтч, который едва оправился от малярии, с досады разломал надвое курительную трубку и швырнул на землю.

— Они что, особого приглашения на открытке с золотой каемочкой ждут, чтобы начать действовать? — прорычал он, осаживая ретивого коня. Сержант злобно поглядел в подзорную трубу на высоты, где в окружении свиты адъютантов стоял главнокомандующий армией, престарелый однорукий лорд Реглан. — Более удачной возможности, чем сейчас, и представить нельзя!

Даже капитан Рутерфорд, отличительной чертой которого, помимо кустистых бакенбард, был невозмутимый характер, начал терять терпение. Он достал флягу, отхлебнул из нее рома с водой и, переклонившись в седле, протянул Синклеру со словами:

— Хлебни. Думаю, нас ждет очередной нудный день.

Лейтенант принял флягу и сделал жадный глоток. С тех пор как уланы 17-го полка покинули Великобританию, война превратилась для них в бесконечную тягомотину, ценой которой тем не менее стали значительные потери. Сначала было суровое плавание в бушующем море, погубившее бесчисленное количество лошадей, а за ним последовали долгие марши по узким ущельям и пустынным равнинам, за время которых на обочинах остались лежать сотни трупов. Брошенные, они стали добычей грифов, хищных животных и… странных скрытных тварей, которые появлялись исключительно по ночам и трусливо рыскали вокруг лагеря. Как-то Синклер спросил одного из турецких разведчиков, что это за создания, и тот, суеверно плюнув через левое плечо, произнес:

— Кара-конжиолос.

— И что это значит?

— Кровососы, — гадливо произнес разведчик. — Они кусают мертвых.

— Как шакалы?

— Хуже, — ответил тот и, пытаясь подобрать верное слово, добавил: — Как… проклятые.

Всякий раз как видели согнутую фигуру — осторожные существа всегда держались в тени и передвигались, низко припав к земле, — Синклер неизменно отмечал, что все солдаты независимо от вероисповедания сбивались вокруг костров еще более тесными группами, а рекруты-католики начинали неистово креститься.

Судьба забросила их к черту на кулички, в чужую землю, по которой они продвигались все дальше и дальше от дома. Синклер часто вспоминал флаги и вымпелы, духовые оркестры и людей, машущих платками, когда войска поднимались на борт корабля в Англии. С тех пор ничего столь же волнующего он больше не видел. Даже Балаклава, некогда идиллический маленький порт, изменилась до неузнаваемости. До того как сюда нагрянули британские войска, городок с идеально ухоженными садами и небольшими виллами под зелеными черепичными крышами был излюбленным местом отдыха жителей Севастополя. Каждый дом и забор здесь был увит розами, ломоносом и жимолостью, вокруг зеленели виноградники с созревшими крупными гроздьями светло-зеленого муската, на холмах цвели фруктовые деревья, а вода в заливе была кристально чистой.

Но потом в бухту вошел самый мощный корабль британского флота «Агамемнон», высадивший двадцатипятитысячный контингент войск, и армия превратила город в военную базу. Виллы разграбили, сады уничтожили, а виноградные лозы в буквальном смысле втоптали в грязь. Поскольку многие солдаты страдали и умирали от диареи, маленькая закрытая бухта вскоре превратилась в огромную зловонную клоаку, полную нечистот и трупов. Лорд Кардиган, не будь дурак, предпочел находиться в нескольких милях отсюда на борту собственной яхты «Драйяд», где личный повар-француз готовил ему изысканные блюда, в то время как многочисленные ординарцы и адъютанты мотались по крутым склонам побережья то вверх, то вниз на измученных лошадях, доставляя его приказы. В войсках, когда офицеры не слышали, его называли «Доблестный Яхтсмен».

— О Французе что-нибудь слышно? — спросил Рутерфорд, но Синклер лишь покачал головой. Уже несколько недель не приходило ни писем с фронта, ни известий из полевых госпиталей. Синклер видел ногу друга после того, как его подмяла лошадь, и понимал, что, если когда-нибудь и увидит его живым, Ле Мэтр больше не будет прежним человеком.