Книга Любовь — всего лишь слово - Йоханнес Марио Зиммель

В доме тихо, абсолютная тишина. Где-то лает собака. И в тот миг, когда ее ноги раздвигаются и пальцы вплетаются в мои волосы, у меня снова появляется это дурацкое чувство, что скоро я умру.

20

Я забуду своих родителей. Я забуду Геральдину. Я забуду все. Но одного я не забуду никогда — этой ночи. Я уже говорил, что я испытал с Геральдиной. С Вереной этой ночью я впервые испытываю нечто совсем иное: что мужчина и женщина могут слиться в одно — одна душа, одна мысль, один человек.

С Вереной этой ночью я познаю все, что дает наслаждение одному, приносит наслаждение и другому, что наши руки, ноги и губы движутся согласно друг с другом, будто не мы, а они объясняются между собой.

То, что я испытал с Геральдиной, было хаотическим кошмаром. То, что я испытал с Вереной этой ночью, нежное и парящее, растет и растет, не убывает, не прекращается, становится сильнее и сильнее с каждым разом. На вечеринке мы оба были под хмельком. Сейчас мы абсолютно трезвы. И совершенно трезво и нежно-нежно дарим друг другу наслаждение, она мне, я ей.

Проходят часы. Два часа. Три часа. Иногда я встаю перед ней на колени и, целую ее тело. Или мы смотрим друг на друга, и в эту ночь из ее огромных черных глаз уходят печаль, покорность судьбе и отвращение: я вижу в них надежду и веру. Иногда я просто смотрю на нее, сидя на ковре. Или мы держим друг друга за руки. Или она гладит мои волосы.

Однажды, пристально поглядев на меня, она резко отворачивается.

— Ты что?

— Почему я такая старая?

— Ты не старая… Ты молодая… Ты чудесная…

— Старше тебя на двенадцать лет!

Она поворачивает ко мне голову и вымученно улыбается.

— Иди ко мне, — тихо говорит она, — иди ко мне опять, Оливер. Мне так хорошо. Я так люблю твое тело, твои волосы, твои губы и твои руки. Я люблю в тебе все.

— А я люблю тебя.

Мы погружаемся друг в друга. Она постанывает, но совсем тихо, чтобы кого-нибудь не разбудить. Я думаю, что это самая прекрасная ночь в моей жизни.

В этот момент она говорит:

— Это самая прекрасная ночь в моей жизни.

— Правда?

— Клянусь тебе жизнью Эвелин.

— И у меня, Верена.

— Если б можно было сделать так, чтобы прошлого не было… и начать жить сначала… начать вторую жизнь…

— Вторую жизнь?

— Как бы я хотела опять стать молодой… Как бы я хотела… Такой молодой, как ты…

— Ты и так молодая… И останешься… Ты никогда не состаришься…

— Ах, милый… отдадимся лучше нашему счастью… как знать, сколько еще таких ночей у нас будет…

В этот раз нас подхватывает огромная, исполинская волна, которая медленно и величественно накатывается на берег, поднимается под конец высоко-высоко, а затем мягко растекается по песку. Так мягко… Так нежно…

Верена открыла рот, и я очень боюсь, что она закричит.

Но она не издает ни звука.

В момент оргазма она кусает меня в плечо.

Выступает кровь. Остается след ее зубов.

— Извини… я потеряла рассудок… Я же говорила… Тебе очень больно?

— Ни капли.

— Я принесу пластырь.

— Крови уже нет.

— Оливер.

— Да?

— Мне все время лезет в голову… одна ужасная мысль… просто ужасная…

Она говорит как в полусне.

Уже полпятого.

— Что за мысль?

— Что… что будет, если я… если я все-таки… в тебя влюблюсь?

Она вздыхает. Глубоко вдыхает воздух и потягивается.

Затем снова начинает говорить несвязные слова. Обрывки фраз. Я не все понимаю.

— Портоферрарио…

— Что это такое?

— Море… с тобой… волны…

— Верена!

— Паруса… закат… пурпурные паруса…

— О чем ты?

— Эльба… У него там дом… Когда-нибудь… одни… Только мы вдвоем… зеленые волны…

Я глажу ее.

Она вздыхает.

— Оливер…

— Да?

— Как там… то место…?

— Какое место?

— Из… из «Бури»…

Я не знаю, может быть, все это оттого, что я сейчас так обессилел и устал, но у меня такое чувство, будто я лечу, лечу далеко-далеко, высоко-высоко.

Еще я помню, как, закрывая глаза, говорю:

— Мы из того же вещества, что и сны, и… и наше маленькое существование окружает сон…

Мы лежим лицом друг к другу. Я укрываю ее и себя одеялом, она прижимает меня к себе, положив мне руку на спину, я тоже обхватил ее рукой. Так мы и засыпаем щекой к щеке, грудью к груди, переплетясь ногами, обнявшись так тесно, как только могут два спящих человека.

— Помешаться можно… — бормочет она во сне. — Полное… полнейшее помешательство…

И немного позже:

— Новая… новая жизнь… совсем новая… вторая… разве это… бывает?

21

У меня есть одно свойство, которому завидуют многие люди. Если мне нужно проснуться в определенное время, я просыпаюсь с точностью до минуты — каким бы усталым ни был.

Я сплю голым, на себе оставил только ручные часы. Еще на вечеринке я прикинул, что слуги, вероятно, начинают свою работу часов в семь. Стало быть, мне надо выйти из дома до шести.

И вот, несмотря на то, что я спал в Верениных объятьях как убитый, я просыпаюсь, когда на часах без одной минуты половина шестого.

За окнами рассветает. Слабый, совсем еще бессильный свет нового дня проникает в комнату сквозь щели ставень.

Верена дышит спокойно и глубоко. Я раздумываю, надо ли ее будить или нет, чтобы выйти из дома, но тут вспоминаю, что ее спальня на первом этаже.

Я осторожно высвобождаюсь из ее объятий.

Она глубоко вздыхает во сне, и я слышу, как она говорит:

— Снова молодой…

Затем поворачивается на другой бок, по-детски сворачивается калачиком и прикрывает рукой лицо.

Я на цыпочках выхожу в ванную и моюсь холодной водой. Торопливо одеваюсь. Шнурки лакированных ботинок связываю вместе и вешаю себе на шею.

Еще пару мгновений стою перед Верениной кроватью. Мне хочется осторожно поцеловать ее на прощанье, но ее лицо прикрыто рукой, а я не хочу ее будить.

Тихонько иду к окну. И осторожно отворяю один из зеленых ставней.

На улице уже почти совсем рассвело. Птицы щебечут на голых ветвях деревьев. С подоконника я соскакиваю на желтый, осенний газон.