Книга Сельва умеет ждать - Лев Вершинин

— Это излишне, Крис.

— Согласен. К сожалению, господа офицеры придерживаются иного мнения, ваше высокоблагородие. Ну, за господина Президента!

Граненая кромка ткнулась в самые губы.

До сих пор никто и никогда не осмеливался диктовать подполковнику Харитонидису, когда ему пить, а когда нет. Но колокол в затылке гудел все надрывнее, могучие руки, способные сгрести в охапку и кучей выкинуть в распахнутое окно обнаглевших мальчишек, предательски дрожали, а самое главное — запах, источаемый маслянистой жидкостью, почему-то перестал быть противен. В конце концов, один лишь глоток, потом еще один, затем — до дна, и многие проблемы снимутся сами собой; во всяком случае, голова болеть перестанет максимум через полчаса.

Проверено не раз.

Первый глоток его высокоблагородие сделал, явно превозмогая позывы к блевоте, но, начиная со второго, дело пошло совсем иначе: нездорово-мутные глаза оживленно блеснули, кожа порозовела.

— Ух-х… — выдохнул глава миссии. — Паш-шло!

Кристофер Руби отвел глаза.

— Вы удовлетворены, господа? Прекрасно. Я могу вам быть чем-то полезен, господин подполковник?

— Зажгите свечу, Крис. Благодарю.

Многоногий топот стих за дверью. Морщась от каждого движения, Эжен-Виктор Харитонидис поворочался, устраиваясь поудобнее. Боль быстро уходила. Она была уже и не болью даже, а так, смутным, с каждой секундой все более тускнеющим воспоминанием о чем-то нехорошем, происходившем то ли с ним, главой миссии, то ли с кем-то другим, хоть и знакомым, но — по сути — посторонним, не имеющим к нему отношения.

Стихли колокола, унялись молотобойцы, с вечера мерно стучавшие в наковальни висков, взвизгнув напоследок, угомонилась циркулярная пила, въедавшаяся в череп от переносицы…

Пришло другое. То, о чем он пытался и почти сумел забыть.

Хотелось еще.

Очень хотелось.

Подполковник застонал.

Если сейчас же, немедленно, не повторить, все начнется по новой; этого нельзя допускать, нельзя ни в коем случае. Он не алкоголик. Он не хочет пить, тем более в одиночку. Ему необходимо полечиться. Он читал когда-то, что спиртное в малых дозах — лучшее лекарство, а ему и не нужно много; всего лишь еще один стаканчик — и он опять человек, ну, в крайнем случае — два стаканчика, но это же тоже не доза…

Вот! Кажется, снова давит, постукивает в виски… точно!

Мозг работал точно и четко, круче компа. В резиденции ни капли. На дворе глубокая ночь, а «Два Федора» теперь закрываются ровно в десять. Притоны? Нет никаких притонов. Были, да сплыли. Людей можно понять, людям надоели облавы. В «обезьянник» пойти, что ли? Нет, нельзя. Он, слава богу, губернатор, а не синяк, чтобы пить с туземцами…

Какая сука вообще придумала этот гребаный сухой закон?

Убил бы…

О!

Аптека!!!

Ге-ни-аль-но.

Ай да Жэка, ай да сукин сын.

Пусть попробуют отказать больному в медицинской помощи…

Подполковник попытался привстать. И не смог. Тело стало ватным, дряблым, мелкая дрожь пробивала каждую мышцу, руки дрожали.

Нет, никак. Если бы подлые мальчишки не зажилили пойло…

— Прошу прощения, господин подполковник… В тускловатом сиянии трех огарков, мигающих в розанах канделябра, вновь колышутся лица. Опять Руби…

— Крис, Крис! — Пальцы Харитонидиса судорожно заскребли по горлу.

— Видите, профессор? — голос начальника юротдела озабочен.

— Да вижу, вижу, все вижу, дорогуша, — отзывается второй, но нельзя понять, отвечает ли он Кристоферу или обращается к подполковнику. — Что ж это вы, милейший, как же это вы не убереглись? Теперь, вот-те — нате, изволь все с самого начала начинать…

Полузатянутая засиженным мухами туманом, над лежащим склоняется пушистая седенькая эспаньолка, добрые близорукие глаза, увеличенные толстыми линзами в роговой оправе, торчком из нагрудного кармашка — облупившаяся трубочка стетоскопа.

Доктор Зорге!

Спаситель, отец родной!

— Рувим Газиевич, — сипло прохрипел страждущий, — полечиться бы…

— Обязательно, — радостно подхватывает ведущий эскулап Козы. — И думать не думайте, что бросим вас такого. Только вы уж простите старика за откровенность, на сей раз — никакой амбулаторщины, только стационар, безусловно и категорически стационар. Один раз, mea culpa (Моя вина (лат.).), поверили на слово, теперь хватит, дорогуша, никаких больше экспериментов. Вы для нас — отец родной, вам болеть никак нельзя…

— Пи-ить…

— Конечно, конечно, сколько угодно… Эжен-Виктор жадно приник к стакану и, глухо зарычав, выплюнул холодную минералку прямо на белоснежный халат доктора.

— Дайте пить, гниды! Пи-ить да-айте!! Хочется крушить и рвать. Не получается. Вспышка гнева отняла силы. Все как когда-то. Над самым ухом — голоса.

— Подержите-ка его, Кристофер. Вот так, так. Хорошо.

Комариный укус в плечо.

Черное пламя, рвущее душу на куски, опадает.

Голоса удаляются, сталкиваются, смешиваются…

— Вы уверены?

—Дорогуша, я практикую сороковой год, из них почти двадцать — тут, на Валькирии; я пользовал еще Бельцина… вы можете, конечно, собрать консилиум, это ваше право, но, поверьте на слово, милейший, и Абу Алиевич, и Дорменталь, и мистер Хэрриот подтвердят мой диагноз…

— Но ведь…

— Никаких «но», молодой человек. Рецидив есть рецидив. Вы же сами видели: динамизированная агрессия, неадекватность восприятия; delirium в чистом виде; больше скажу, налицо синдром Рубцова-Форрестола, если вам это о чем-то говорит. И я, между прочим, еще в январе предупреждал…

—… документальное оформление…

— А как же? Все оформим, самым документальным образом: скорбный лист, историю болезни, анализы. Не понимаю, дорогуша, вам нужен начальник на работе или живой начальник?

— …если другого выхода…

— …совсем другой коленкор. Завтра с утра ждите санитаров… Ну, дорогуша, это уже зря… впрочем, премного благодарен… Засим, как говорится, позвольте откланяться.

Действие укола постепенно сказывалось. С каким-то тупым, тусклым от притихшей, но никак не желающей уходить головной боли безразличием Харитонидис смотрел, как закрылась дверь за доктором, как начальник юридического отдела снял с себя кожаную курточку и аккуратно повесил ее на спинку стула. «Он, кажется, сошел с ума?»

Руби подошел к постели, зачем-то поклонившись подполковнику, взял его мундир, висевший в изголовье, и быстро пошел к двери.

— Подождите, Крис, — преодолевая слабость, сказал подполковник. — Зачем вы это делаете… не мундир… это понятно… Но все это… это же мятеж, вас расстреляют…