Книга Сад радостей земных - Джойс Кэрол Оутс

– А что еще мне оставалось, ну что? Ради этого стоило ждать. Столько денег! А земли сколько! Гипсовый карьер… пшеница… и лошади у него есть, это ж надо, лошади не для работы, только для красоты и чтоб кататься. Ну что еще мне было делать? Не пяль на меня свои окаянные глазищи! Вот поедем с ним нынче утром к священнику, он нас обвенчает, и ты получаешь нового отца. Получаешь фамилию. Уж это я для тебя сделала, ты всю свою жизнь будешь Ревир!

Она ходила взад и вперед мимо зеркала, свесив руки, и бормотала себе под нос. Может, совсем забыла, что он тоже тут, думал Кречет. По щекам текут горячие слезы, на шее вздулась синяя жилка – все хорошо знакомо… но как странно, что на ней это голубое платье, и ноги шелковые, гладкие, точно у какой-нибудь дамы на картинке в журнале…

В дверь постучали, да как громко.

– Клара? Можно мне войти?

– Минуту, одну минутку, – отозвалась Клара. – Я поправляю платье, сейчас я к ним спущусь…

– Можно мне войти?

– Ладно, входи…

Ревир отворил дверь, робко вошел. Клара обернулась к нему, лицо сморщенное, слезы еще текут… зачем это она, подумал Кречет, для чего она его впустила? Неужели она и ему скажет их тайну?

– Клара? – сказал Ревир.

Плечи его опустились, ладони подняты и даже ноги не гнутся, так осторожно он ступает, будто в церкви… Кречет смотрел – и ненавидел его за это, и в то же время любил.

– Выйди, Кристофер. Подожди в коридоре, – сказал Ревир.

– Да, иди. Иди отсюда! – крикнула Клара.

Кречет всматривался в нее как сквозь туман. Ревира он просто не видел. Он даже не понял, что она сказала, но, кажется, понимал, что означает выражение ее лица.

– Иди отсюда, живо! – шипела она, опять и опять быстро, отрывисто показывая рукой на дверь.

Кречет попятился. Ревир застыл точно деревянный, Клара замерла в нетерпении, словно готовая прыгнуть… Вот сейчас он выйдет – и оба они сразу станут другими.

Он вышел. Если она просто зачем-то хитрила, она позовет его обратно… но нет, пока не зовет. Он тихонько прикрыл за собой дверь. И очутился в коридоре. Не обернулся, не посмотрел на затворенную дверь, а быстро зашагал от нее прочь и все не сводил глаз с окна в дальнем конце коридора. Он не хотел слышать ни звука из той комнаты позади. Зажал уши ладонями, чтобы ничего не услыхать, если даже и захочется. Крепче, еще крепче. В ушах зашумело, мерно застучало.

В окне пылает яркое солнце, даже неба вокруг не разглядишь. Жарко и тихо, только шумит в ушах. Теперь уже нельзя прибежать к ней ночью, ведь она никогда больше не будет одна. С ней всегда будет этот человек. Они закроют дверь, как закрывали и раньше, в старом доме, но теперь она больше по-настоящему не откроется. А его ждут «братья»…

Все еще зажимая уши ладонями, Кречет закрыл глаза и прислонился к окну. Пахнет мылом, краской. Все в этом доме чистое-чистое, прямо противно. Ему сейчас ничего не видно и не слышно, пустота, но в пустоте пляшут, мечутся звезды и стоит такой гул… хуже, чем все, что можно услыхать из-за двери.

«Когда-нибудь ты все у них отберешь!» – сказала ему Клара. И это пробудило в нем другие слова, только он не мог их как следует вспомнить. Да, так оно и будет, думал Кречет. Он уж сделает, чтобы все так и получилось. Ведь он все время будет знать, что ему надо делать, а эти его «братья» ничего знать не будут. Он будет ждать, будет расти. За столько лет он насмотрелся на взрослых и знает: скоро он и сам будет взрослый… Голова у него уже старше, чем даже у Кларка. Ничто его не остановит.

Он отнял руки от ушей, открыл глаза – может быть, Клара уже зовет? Нет, все тихо.

И теперь он знает, какой он будет, когда вырастет: не такой, как Ревир. Он будет похож на другого человека, сейчас не удается толком вспомнить его лицо, но это не беда; если он опять увидит того человека, он его узнает, и все равно он вырастет таким же, для этого и стараться не надо. Когда-то давно тот человек подошел к их старому дому, и у Клары лицо стало белое, даже синеватые круги под глазами. Кречет тогда чуть не закричал, так было страшно, так она вмиг переменилась, едва увидала того человека… больше ни у кого, ни у кого на свете нет такой власти над ней. Кречет никогда бы не поверил, что она из-за кого-то может стать такая. Тот человек подошел, постоял… а потом он опять ушел, и Клара вся дрожала… никто, никто другой не мог бы ее до этого довести.

И Кречет понял. Ревир будет ему отцом, но настоящий его отец – совсем другой человек. Он вдруг ясно это почувствовал. У него с матерью есть тайна, и никто не заставит их проговориться. Он до самой смерти никому эту тайну не откроет. Он будет защищать мать от всякого, кто станет ей угрожать, он никогда, никогда не проболтается, он вырастет и станет о ней заботиться, все станет делать, как она захочет, и даже она сама не узнает, что он знает все. Впереди много лет. Можно не спешить – он все успеет. За окном поднялся шум, наверно, еще машина подъезжает, и собаки залаяли… Кречет поглядел вниз, будто удивился, что там – самая обыкновенная земля, пологий склон холма. На миг он даже растерялся, внезапно возвратясь из бескрайнего неба на знакомую твердую почву. В нем билось странное волнение, что-то росло внутри, непомерно большое и сильное, точно он надышался жарким, слепящим солнцем.

За свою жизнь он сумеет сделать все что угодно.

2

В то утро Кречет проснулся чуть не с рассветом и уже не мог больше уснуть. Лежал и слушал, как за окном каркают вороны. Резкие, испуганные крики раздаются совсем близко, наверно, он и сквозь сон их слышал. Сегодня мы едем на похороны, подумал он. В такую даль, в город, на похороны. Он шепотом повторил это слово, и оно смешалось с карканьем ворон, которые, должно быть, как раз снялись со своих мест в саду под окном и полетели прочь. За окнами, в поле и в лесу, все звери и птицы вот так срываются с места, неизвестно почему… все они либо цепенеют от страха и смотрят на тебя в упор блестящими испуганными глазами, либо отчаянно машут крыльями, сломя голову кидаются в кусты, только бы убраться от тебя подальше. Он прислушался – карканье теперь доносилось слабее. Вороны перелетают с одного поля на другое, все дальше и дальше, а может быть, завтра сюда вернутся те же самые вороны, кто знает? Интересно, почему все животные и птицы такие пугливые?

За те два года, что они с Кларой прожили в этом доме, похороны случались не раз, но Кречет на них не бывал. Кларк был на всех – он большой, ему уже семнадцать. Джонатан ездил один раз. Кречет и Роберт тогда оставались дома и ждали, мысль о похоронах и о смерти сблизила их, они чуть не стали друзьями; но, когда все вернулись домой, Роберт сразу про него позабыл. Сегодня Кречет всю дорогу до Гамильтона будет сидеть впереди, между матерью и Ревиром, на самом лучшем месте в машине. Уж это наверняка. Только Роберту с Джонатаном еще случается спорить из-за места в машине, да и то Джонатану, в общем-то, все равно. А Кречет знает: Клара его усадит впереди, возле себя, а мальчишки волей-неволей все трое поедут сзади. Тетя Эстер опять же не поедет, потому что она слишком старая. Она не может ездить в машине, у нее от этого делается сердцебиение. Резкие крики воронья, которые так поразили его спросонок, еще отдавались у него в голове, когда он сошел вниз к завтраку. Завтракали по утрам всей семьей в просторной кухне. Ревир сидел на одном конце стола, Клара – на другом, напротив него, а тетя Эстер, когда чувствует себя получше, садится где-нибудь посередке; сегодня она к завтраку не вышла. Ревир задумчиво барабанит пальцами по столу. Волосы у него влажные – он только что их причесал – и, кажется, немножко поредели. Кречет не спускает с него глаз. А сам сидит совсем тихо.