Книга Спасти Колчака! «Попаданец» Адмирала - Герман Романов

— А где же гонг? Кто счет откроет? Рефери, где ты? — Ермакова разбирал смех.

Жестоко вырубленная четверка офицеров напомнила ему малолетних гопников, что осенью 1992 года попытались снять с него кожаную куртку. Впрочем, у тех реакция оказалась получше — потеряв за считаные секунды троих, остальные с дикими криками бросились врассыпную, пугая воплями засыпающих обывателей. Вовремя сообразили окаянные, что их ночная добыча отнюдь не жертва, а опытный охотник за черепами.

А вот генерал Скипетров со своими присными опричниками на дешевку попался. Как дворовая шпана времен Костиной молодости, что куражится, когда попавшие в их лапы бедолаги начинают вымаливать спасение. И не понимают они, что тем самым дают жертве возможность оценить ситуацию, расслабить врага своей мнимой беззащитностью и атаковать внезапно — со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Ермаков подошел к окну, что было напротив бронепоезда, снял с крепления керосиновую лампу и несколько раз провел ею по кругу перед стеклом. И почти сразу лязгнули броневые двери, и только жесткий скрип снега под множеством бегущих ног доносился через стекло.

Ермаков достал коробку папирос — дверь в тамбуре хлопнула. Зажег спичку — по коридору топот, лязг оружия. И стоило Константину прикурить, как дверь в салон с треском отлетела в сторону, и ввалился поручик Белых с маузером в руке. За офицером вбежали четверо солдат штурмовой роты с «Льюисом» и карабинами наперевес…

Иркутск

Скрежет двери показался Калашникову вторым пришествием. Бывший командующий НРА сжался в комочек на железной койке, привинченной в углу маленькой, продуваемой сквозняком, сырой каменной темницы, которую он уже принимал за свою гробницу.

Но эти восемь шагов в длину, четыре шага в ширину, железный стол и такой же стул, проржавевшая параша в углу с тошнотворным запахом воспринимались бывшим штабс-капитаном родным домом. А крохотное окошко на двери, через которое ему подавали еду, оставалось единственной нитью, что еще связывала его с жизнью.

И липкий страх, что ежечасно, ежеминутно окутывал паутиной человеческие души. Этот страх царил в старинном здании Иркутского тюремного замка, царил долго и страшно, ибо в последние дни здесь властвовала смерть в своем ужасном обличье.

Все началось вечером того злосчастного дня, когда его, измордованного и запытанного, бросили на ледяной пол этой камеры. А поздним вечером по зданию загремели выстрелы — без суда, без следствия начали расстреливать прямо в камерах всех, кто подозревался в уголовных преступлениях.

Да, тюрьма была буквально забита арестованными грабителями, насильниками, ворами и прочим преступным людом. Но чтобы вот так просто и безжалостно убивать их, это не укладывалось в голове командующего совершенно. Наверно, и в забайкальских застенках палачи Семенова удивились бы вопиющему произволу военных.

Перед рассветом бледный как смерть надзиратель, один из тех, что служили здесь при всех режимах и властях, поведал, что вывезли двадцать подвод трупов, погрузили их на пароход и, по всей видимости, утопили в Ангаре.

А заодно сказал, что в тюрьму сейчас возят только политических врагов торжествующей контрреволюции, а уголовных расстреливают и вешают в городе без суда и следствия. Сотни, сотни трупов раскидала новая власть, а их, истинных борцов за народное счастье, замуровала в узилище, в котором тоже царствует смерть. Вот оно, настоящее лицо реакции…

Николай Сергеевич сжался на койке — тело протестующе выло, предчувствуя новую боль от пыток. Вчера его попытались заставить подписать обращение Политцентра, а когда он отказался, то его мучили почти час и добились своего, бросив его, изможденного, истерзанного и обгаженного в этой пропахшей миазмами камере. Даже проклятый царский режим не относился так жестоко к своим противникам. И старым надзирателям не пожаловаться теперь открыто на судьбу свою — внутри их разбавили охранниками из китайцев или японцев, бесстрастных и жестоких, с вечной невозмутимостью на раскосых лицах…

— Здравствуйте, любезный Николай Сергеевич, — от доброжелательного голоса вошедшего Калашников отпрянул к стене, судорожно потер глаза, не веря им. Еще бы, в камеру вошел управляющий губернией Яковлев. Но как, почему его не арестовали? И, помимо воли, в сердце вспыхнула надежда…

— Тяжелый здесь воздух, очень тяжелый, — губернатор достал платочек и прижал его к лицу. Посмотрел на загаженный стул и не стал присаживаться, боясь испачкать дорогое пальто.

— Я пришел к вам как министр внутренних дел Сибирского правительства. Да, да, не удивляйтесь, дело, за которое вы так доблестно боролись, живет и здравствует. Весной уже будет созыв всесословного собора, который решит судьбу Сибири. И мне очень жаль, что такие искренние патриоты Отечества и революционные борцы не смогут принять в нем участие.

— Нас расстреляют? — голос Калашникова чуть дрогнул.

— Несомненно! Но только в том случае, если вы нанесете вред сибирскому народу и правительству.

— Как же мы нанесем вред из этих застенков, Павел Дмитриевич?

— Зачем вы связались с интервентами, этими чехами? Наши войска их разгромили, а теперь вы в глазах населения не более чем наймиты тех, кто с вашей помощью грабил и убивал наш же народ. Нехорошо, Николай Сергеевич, очень нехорошо поступил Политцентр. Опереться на оккупантов, когда Сибирское правительство потребовало от послов союзных держав незамедлительной эвакуации всех войск интервентов.

— Но это совсем не так. Мы хотели…

— Важно не то, что вы хотели, Николай Сергеевич, а то, что вы сделали. Вопреки интересам партии и народа. У чехов больше ста эшелонов награбленного у нас добра, и его нужно вернуть сибирскому народу. Вы же дали добро на его увоз, а потому вас все считают грабителями и пособниками преступлений. Вот почему и отношение соответствующее. Ведь, по недавно принятому закону, лица, совершившие тяжкие уголовные преступления, объявлены вне закона и подлежат немедленной казни. А потому к ним допустимы пытки и истязания. Это так — вас всех ждет скорая смерть как уголовных преступников, как соучастников расхищения русского имущества. Однако есть исключение из закона, оно касается особых случаев…

— Каких?! — жадно спросил Калашников, ощутив дуновение надежды.

— Если вы раскаетесь в своих заблуждениях и прилюдно расскажете о ваших связях с чехами. И о тех взаимных гарантиях, что дал Политцентр и чешское командование друг другу. Видите, этим шагом вы поможете партии — ведь деятельность всех всероссийских партий на территории Сибири официально запрещена. А потому наша партия сейчас обоснованно считается предательницей Сибирской автономии и независимости.

— Даже так? Что я должен сделать?!

— Ваш партийный долг — выступить свидетелем перед союзными послами и засвидетельствовать преступные замыслы чехов, истинных погубителей независимой Сибири. Именно здесь нашей партии предоставляется прекрасный шанс построить действительно социалистическое государство без большевицкой бюрократизации, террора и централизма.