Книга Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стараясь не противоречить «классовому подходу», Троцкий пытался трансформировать «пролетарскую культуру» в «культуру переходного периода». А из чего она состоит? – вопрошал он, выступая перед клубными работниками. И тут же отвечал: «Из остатков, еще очень властных, культуры дворянского периода, – и не все в ней негоже: Пушкина, Толстого мы не выкинем, они нам нужны, – из элементов буржуазной культуры, прежде всего, буржуазной техники, которые нам еще нужнее… мы пока еще живем на буржуазной технике и в значительной мере на буржуазных спецах, мы еще своих заводов не построили и работаем на тех, которые получили из рук буржуазии»{653}. Чтобы сделать свои аргументы весомее, Троцкий добавил: «Ленин употреблял термин ”пролетарская культура“ только для того, чтобы бороться против его идеалистического, лабораторного, схематического, богдановского[13] истолкования». По сути, Троцкий раньше других выступил против огульного нигилизма «Пролеткульта», обожествления невежества, апологетики классовости в литературе и искусстве. Вместе с тем он считал, и был убежден в своей правоте, что деятели культуры, литературы и искусства должны быть «бойцами партии». В своем письме Л. Б. Каменеву и А. К. Воронскому он писал о том, что целесообразно «идейное объединение писателей-коммунистов»{654}.
Идеи «Пролеткульта» проникли и в военную среду. Победивший пролетариат должен создать и чисто пролетарскую военную науку, отметающую буржуазное военное наследие, – такие мысли высказывались на страницах газет и журналов, в дискуссиях. Идее пролетарской военной науки была посвящена статья М. В. Фрунзе «О единой военной доктрине». В широкой дискуссии, состоявшейся в 1922 году, «скрестились» взгляды Фрунзе и Троцкого, считавшего, что никакой особой пролетарской военной науки быть не может и пролетариату не обойтись без военного опыта прошлого. Позднее Фрунзе признал свою неправоту. Он вспоминал о беседе с Лениным, который подверг критике попытки привнести вредные идеи «Пролеткульта» в военное дело.
Хотя Троцкий пока еще ведал делами военного ведомства, он, будучи членом Политбюро, занимался и вопросами культуры. Во второй половине июля 1924 года он направил группе литераторов письмо, в котором писал:
«По инициативе Николая Ивановича Бухарина, предлагаю собрать предварительное совещание товарищей, интересующихся художественной литературой, литературной критикой, с целью установления более точного отношения партии к литературе. Те или другие выводы и предложения совещания (если бы после обмена мнений удалось к таким прийти) могли бы быть предложены Политбюро ЦК. Совещание намечено на 26 июля с. г. в среду в 11 часов утра в помещении Реввоенсовета (Знаменка, 23). Состав совещания по соглашению с тов. Бухариным намечен следующий: Л. Б. Каменев, Бухарин, Троцкий, Осинский, Мещеряков, Шмидт, Воронский, Вяч. Полонский, Яковлев, Пятаков, Преображенский, Попов-Дубровский, Стеклов, Лебедев-Полянский.
Л. Троцкий»{655}.
Попытки собрать деятелей культуры под партийное крыло увенчались успехом после введения литературной цензуры. В июне 1922 года создается Главное управление по делам литературы и искусства, которое очень скоро установит прочные коммунистические «сети», сквозь которые идеи свободомыслия просочиться не смогут.
Когда Евгений Трифонов через год после образования этого управления попытался ответить на разносную критику Троцкого в журнале «Книгоноша», ее не пропустили… Возмущенный Трифонов написал Троцкому: «Вы в ”Правде“ подвергли жестокому, уничтожающему разносу меня как личность, как автора не понравившейся Вам статьи. Я пожелал ответить Вам в той же газете… Однако редакция ”Правды“ отказалась напечатать мой ответ… Человеку Вашего масштаба нет надобности прибегать к приему, как бить противника, которого кто-либо услужливо схватил за руки и горло…»{656} Трифонов сказал образно и метко: с этих дней постепенно всю литературу и искусство возьмут прочно «за руки и горло». Писать, сочинять, творить можно будет только то, что одобрено и разрешено.
Еще от тех времен идут социальные «заказы» литературе. В сентябре 1921 года Троцкий пишет пролетарскому поэту Демьяну Бедному: «Нуланс – не только представитель Франции в Международной комиссии, но – как сообщают последние радио – он председатель международной комиссии помощи России… По-моему, необходимо бить Нуланса беспощадно и каждый день. Ваши куплеты о Жиро кажутся мне удачным началом кампании, но только началом…»{657} Так началась кампания против бывшего последнего французского посланника при царском дворе, как «злейшего врага Советской власти», возглавлявшего международную комиссию по оказанию помощи голодающим в России. Сегодня и без голода страна принимает дары с благодарностью. Тогда же, когда тысячи падали на дороге от голода, партийные руководители отвергали всяческую помощь от буржуазии. Помощь от врагов? Никогда! Вирши Д. Бедного, которые он прислал в Москву из Киева, весьма красноречивы:
Волжан он любит чрезвычайно:
– Там – голод! – сердце в нем щемит.
Он – разве в спешке, так, случайно,
С собой прихватит… динамит.
А мы в ответ… помилуй, боже,
Коль с ним стрясется что-нибудь…
Само собой… случайно тоже:
– Бандит… Ногой ему на грудь!!{658}
В архиве сохранилось несколько писем Л. Троцкого и Д. Бедного друг другу. Вот одно из них:
«Многоуважаемый Лев Давидович!
Политотдел Южфронта по сей день ищет фотографа, который снимал Вас в четверг на прошлой неделе. Это очаровательно! Когда найдут фотографа, тогда продолжат печатание плаката с новым клише, а пока я приказал печатать с тем, что есть…
В заключение – в чаянии близкого разгрома Врангеля и временного ослабления фронтовой остроты положения – я готов отдать честь Вам и обратиться к очередной работе.
Если Вы сие не считаете преждевременным, сообщите ЦК, что в моих барабанах надобности не ощущается.
Желаю Вам здоровья.
Демьян Бедный»{659}.
Как и другие партийные вожди, Троцкий считал нужным найти время и способ выразить свое отношение к книге, полотну, пьесе в виде обязательного пожелания. У Троцкого в его бумагах подобных записок немало. Вот одна из них:
«Тов. Мейерхольду. Уважаемый Всеволод Эмильевич!
Спасибо за внимание. Не был на постановке ”Ночи“ только по болезни. Постараюсь по выздоровлении посетить один из Ваших спектаклей. Сын мой жаловался на то, что Мариэтта слишком молода и что это портит впечатление. Равным образом слаба, по его мнению, сцена в деревне, а в общем он доволен.
4. III.23 г.
Ваш Троцкий»{660}.
До сведения Мейерхольда доводится, что сыну Троцкого не все понравилось, хотя «в общем он доволен».
Известно немало случаев, когда Троцкий, при всей своей революционности, считал возможным заступаться за литераторов, оказывать им осторожную поддержку, отводить угрозу нависшей кары. Его интеллигентность в данном случае брала верх над радикальностью. Когда летом 1922 года изъяли книжку Б. Пильняка «Смертельное манит» и над писателем стали сгущаться тучи, Троцкий пишет Калинину, Рыкову, Каменеву, Молотову и Сталину письмо, в котором говорится: «Снова ставлю вопрос о книжке Пильняка. Конфискация произведена из-за повести ”Иван-Москва“. Действительно, Пильняк дает не очень привлекательную картину быта… В дальнейших произведениях: ”Метель“ и ”Третья столица“ для ”Красной нови“ Пильняк по-своему высказывает свое положительное отношение к революции, хотя путаницы и двусмысленности у него еще сколько угодно, и предсказать, чем он кончит, нельзя. Но в этих условиях конфисковывать его книжку значит совершать явную и очевидную ошибку…
Прошу всех членов Политбюро внимательнейшим образом отнестись к этому вопросу, прочесть, по возможности, повесть и отменить неправильное решение ГПУ. 11.VIII.22 г.
Л.Т.»{661}
Уже тогда стало практиковаться, что книгу, в которой, по мнению ГПУ, много «вшей», «мешочников», «матерщины», явно «оскорбляющих революцию», можно было изъять, запретить, а автора упрятать подальше. Практика эта получит многолетнее и трагическое продолжение. Троцкий пытался делать исключения, которые спустя несколько лет будут оценены сталинской инквизицией как «пособничество» классовым врагам.
В конце сентября 1920 года к Троцкому обратился с письмом известный русский писатель Федор Сологуб. Содержание письма, помимо всего прочего, наглядно свидетельствует, что революция
