Книга Одиночество в сети. Возвращение к началу - Януш Вишневский

в этом ничего особенного. Для него сегодня Богота, на следующей неделе Познань, а еще через неделю Париж – в порядке вещей. Для него это абсолютно нормально, для него мир маленький, а для меня нет. Если он где-то и маленький, то только в интернете.

Когда мы начали общаться, эта ее подруга улыбнулась мне и поспешно ушла, оставив нас одних. Но это была точно она. Такие глаза не забываются. Ну ладно, к делу, – сказала она, глубоко затягиваясь сигаретой. – С той встречи прошло двадцать лет с хвостиком, но контакта с Аней я не теряла. Может быть, не слишком регулярно мы общались, но все же контакт был. Сначала открытки, потом эсэмэски на день рождения, иногда мейлы. Я знаю, что она пережила ужасную трагедию со здоровьем. Также знаю, что она развелась и одна воспитывала дочку. Когда я бывала в Познани, мы встречались за чашкой кофе или бокалом вина где-нибудь в городе. И представь, в прошлом году сразу после Задушек[34] мы договорились встретиться в пивной. Я ждала в очереди в раздевалке, и вижу, что у Аниного столика стоит ее брюнетка-подруга, а рядом с брюнеткой… твой Якуб. Собственной персоной. Тогда, конечно, я еще не знала, что этот высокий красавчик – твой парень. Прежде чем я отдала пальто, они ушли. Потом я поговорила с Аней. Она сказала, что брюнетка уехала куда-то со своим сыном Якубом. Вот и вся история. Так что, видишь, я знакома с твоей будущей свекровью. Причем узнала ее задолго до того, как с ней познакомилась ты. – Засмеялась и полезла в сумочку за очередной сигаретой, глянула на экран телефона и с улыбкой добавила. – А теперь я докурю последнюю и пойду. Зачем-то понадобилась Алексу. Звонил уже раз десять. Или хочет отчет с поля боя, или пожелать мне спокойной ночи. Скажу только еще, что Якуб очень похож на свою мать. И эти его изумрудные глаза – точная копия ее. Впрочем, что это я тебе рассказываю. Сама вроде должна была заметить?

Она выслушала монолог Карины молча. Удивление, потрясение, а под конец – уколы печали, разочарования и какой-то удивительной, незнакомой грусти. В первый момент она хотела резко возразить, сказать Карине, что это неправда! Только что она могла возразить, если она не знала, какого цвета глаза у матери Якуба, потому что до сих пор не встречалась с ней. Не было такого случая. Да и, в сущности, сам Якуб такой возможности не создавал. Кстати, их последняя ссора, впрочем, она же и единственная, тоже касалась этого.

Она сдержалась, не хотела жаловаться на Якуба, а ведь Карина могла бы именно так понять. Тем более не хотела она этого в его отсутствие.

Ее удивило, как соединились судьбы разных людей, как пересеклись их жизненные пути. Причем людей, которых, казалось бы, ничто не объединяет. Сколько во всем этом чистой случайности? А может, случайности вообще не существует, и все происходит по какому-то плану? Что за план такой, в котором так тонко переплелись линии судьбы?

– Удивительная история, – вздохнула она. – Как будто кто-то все продумал, не так ли? Ты в Познани совершенно случайно встречаешься с матерью Якуба, я в Африке узнаю тебя, потом ты посылаешь меня на Мазуры, где в моей жизни появляется Якуб, ты пьешь с ним водку на мой день рождения, а тебя в это время ждет в машине амбициозный банкир из Швейцарии, который, будучи в Польше, хотел подучить статистику, с чего все, собственно, и началось. Мало того, в Париже ты идешь в Музей эротики и встречаешься с репетитором этого банкира, и репетитор оказывается подругой матери Якуба. Признайся, если бы ты прочитала такое в книге, то первый твой вопрос был бы – что курил автор, когда писал.

– Рано расслабляться, это еще не конец, – прервала ее Карина. – А теперь можешь смеяться: эта преподавательница статистики через две недели появится здесь, у нас, в Мюнхене! Недалеко от нашего отеля живет ее, скажем так, жених, хотя для женщины ее и моего возраста это звучит слегка забавным диссонансом. Хотя она именно так нежно называет его. Во всяком случае звучит лучше, чем «мой бойфренд». Как ты думаешь?

И тут она вспомнила ту самую книгу. Париж, Музей эротики, подруга-математик…

– Ты помнишь, когда впервые увидела ее, в смысле мать Якуба? Сколько лет тому назад? – спросила она.

– Малыш, ну что с тобой?! Я тебе что, лекцию по первобытной истории должна прочесть? Это произошло как будто много веков назад. Чего ты от меня требуешь? – Рассмеялась она. – Больше двадцати лет назад – двадцать два, ну, может, двадцать один год назад. Одно тебе точно могу сказать – дело было во второй половине июля, потому что тогда в Париже Алекс отмечал свой день рождения на барже на Сене, а он – даю тебе стопроцентную гарантию – родился двадцатого июля. Зацени! Еще помню, несмотря на возраст!

С того субботнего разговора Карина несколько дней не появлялась в здании Президиума. Только сегодня, в четверг, пришла на обход, как она это называла, чтобы в конце встретиться с Надей и сообщить о приглашении от Алекса.

Карина была разочарована, когда узнала, что Надя ни в театр, ни на ужин с ними не пойдет, однако уточнять почему, не стала. Она знала, что причина, должно быть, веская, и, если девушка не говорит о ней, значит, по крайней мере сейчас, не хочет впускать ее в эту часть своего пространства. С самого начала обе, несмотря на близость, абсолютное доверие, уважали право на личные секреты. А еще потому, что Карина, которая по возрасту могла быть ее матерью, стала ее лучшим другом, а здесь, в Мюнхене, пожалуй, и единственным. Без вопросов приняла также к сведению, что завтра, первого сентября, в пятницу, Надя на работу не придет и что отработает в субботу.

Ночью Надя несколько раз просыпалась. Плакала и снова засыпала. Встала около пяти утра, приняла душ, спустилась на ресепшен и вернулась в комнату с кружкой кофе. Достала из ящика фотоальбом. Кожаная обложка, протертая по краям внизу. Пухлый от фотографий, он был перевязан сизалевым шнурком. Она медленно развязала узел. Несколько карточек упали на стол. Открыла на первой странице. На выцветшей серо-зеленой картонке напечатано по-русски слово «Время…». Ниже под пленкой смятая повязка, которую надевают на ручку новорожденным. С ее именем, датой, временем рождения, отмеченной прямоугольной печатью клиники в Гамбурге. Несмотря на то, что прошло много лет, надпись все еще читалась. Вторая страница была пуста, на ней были лишь приклеенные уголки-держалки для фотографий.