Книга Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник

среди «казаков» общинный дух повысился, и как бы там ни было, а «наша-то взяла». Не торопясь они ловко выскакивали молодецки из бассейна, рискуя поскользнуться на мраморном полу, одобрительно хлопали своих героев по спине, давая понять, что морально поддерживают их всячески.

После бассейна некоторые из «свиты» пошли в баню, а некоторые куда-то исчезли. Хористы, обмотавшись простынями, сидели плотной кучкой, боясь, что поодиночке эти наглые русалки их выловят и куда-нибудь уволокут. Но Самгин был великодушен.

— Эй, казачки, давайте в парилку первыми, наддайте там парку, а потом в бассейн. Не бойтесь, тут воду проверяют, обеззараживают, да и девки все здоровые, — Самгин не торопился в парилку, лениво полощась в голубоватой воде бассейна. — А ты иди сюда, Илларион. Там места не так много, не Сандуны. Потом сходим, парильщик придёт, попарит, как следует.

Пришлось Ларику присоединиться к Самгину.

— Нравится мне, как ты с людьми управляешься. Без тебя даже вилку не берут. Это почему? Материально держишь, или другой интерес есть?

— Другой.

— И какой же это?

— Идейный.

— То есть? Везде идеи сдают позиции, а у тебя идея шишку держит?

— Так, ведь, смотря какая идея.

— И какая же это у тебя идея? — Самгин смотрел на него с саркастической ухмылкой.

— Да не у меня. У всех них, у нас, то есть. Идея, что не следует забывать то, что с кровью нам досталось. Ну, всем нам. Народу. И конкретно нам, берлушовцам. В Берлушах, это посёлок наш, — пояснил Ларик, на что Самгин только нетерпеливо головой мотнул: «знаю, мол» — в основном же казаки раньше жили. Крайняя к башкирам деревня, потом село стало.

— А какая разница, деревня или село?

— В селе церковь есть, в деревне нет, — спокойно пояснил Ларик.

— И что?

— Да ничего. Особый там уклад жизни был. Старики ещё помнят. Да и сохранилось кое-что. Даже одежда некоторая. Фуражки. Ногайки. Маленьким был, несколько сабель помню мальчишки показывали, отцы в подпольях прятали. Прадедовы ещё. Ржавые, а сохраняли. А кончики-то точеные.

— Что значит — кончики?

— Так казаки всю саблю никогда не точили. Ни к чему это. Только на треть. Рубали же только кончиком, легонько, под углом, чтобы поглубже вошло. Насмерть. А всем палашом рубанешь, он в кости и застрянет, — Ларик оглядывался вокруг. Здесь, когда все были в одинаковом прикиде, как-то сразу резче проявлялось, кто и что из себя представляет. Человек превращался в лицо, простыню и позу.

— А это, между прочим, холодное оружие, запрещенное к хранению, — значительно вставил Самгин, чтобы хоть что-то ответить, прикрыть свою неосведомленность в делах сугубо мужицких.

— Так это когда было-то? Да и не в этом дело. Рассказы, истории разные, фотографии живут ещё. Ну и песни. Я музыкант, мне это очень интересно. Народное многоголосие — уникальная манера пения. Вот вам же нравится, раз пригласили сюда?

— Так кому это не понравится! Я слыхал, вас везде приглашают?

— Да. Есть такое дело. Но скоро лавочка закроется.

— А это ещё почему?

— Посевная в разгаре, я их еле уговорил, ну из-за гонорара согласились, конечно, деньги всем нужны. Потом сенокос, потом обработка пойдёт, силос, потом уборка. И пары ещё пахать. Не управляются. И техники не хватает. Раньше с эмтээсами проще было, централизовано. Сейчас стонут парни. Надо всё своё.

— Так своё-то лучше, Своё — оно и есть своё.

— Так сначала денег надо заработать, чтобы своё-то купить. Кредиты душат, говорят. Я только передаю, что слышу. Я в этом мало смыслю, честно говоря. Вон у наших поспрошайте, если интересно. Тут все от баранки, да от рычагов.

— Нет, с ними потом, при случае. Вон, кстати, парильщик пришёл, сейчас он их отжарит по-быстрому, по короткой программе, потом и мы пойдём. Так я не понял, а у тебя в таком случае, какие планы личные, если всё это только на энтузиазме держится?

— Да нет у меня никаких особых планов. — Ларик скучающе оглянул зал, который почти обезлюдел. — В институт попробую, потом… потом женюсь, наверное. Оркестр детский поднимать да поднимать ещё. Хор детский. Ну так… помаленьку.

— И интересно это тебе?

— А что нет-то? Не хуже любого другого дела. Вам же нравится? — опять спросил Ларик усмехаясь.

— А чем раньше занимался? — не отвечая на вопрос, продолжал расспрашивать Самгин

— Служил. На крейсере. Училище до того закончил. Ну и тут, в Берлушах. Всё.

— То есть, если мужики захотят, вернее не захотят, то хор развалится?

— Да. Если не захотят, то развалится.

Самгин молчал, о чём-то думая. Из парилки с криками и смехом стали выскакивать красные от жара мужики и, скинув простыни, бросаться в воду, погружаясь на дно красными раками.

— Ладно, пойдём, парилка разогрелась, наверное. Сначала-то холодновато бывает, а сейчас сразу в пот так кинет, аж холодеешь, — Самгин передернулся. — Ты любишь париться?

— На голодный желудок люблю. А так нет.

— Чо? Переел что ли?

— Ну, вроде как,… жирновато тут у вас. Пища непривычная.

— То-то вы ковырялись все в тарелках.

— Так, не то что, как есть, не знают, и что это такое вообще — не знают, и я не знаю, как эти устрицы-креветки называются. Не привычные мы, я же говорю. У нас картошечка всё больше с молоком да котлетами магазинными, если привезут вдруг, своё-то мясо только по холоду появляется. Или яйца. Яйца свои у всех, салат какой-нибудь зелёный с редиской и огурцами. Помидоры не всегда вызревать успевают, в основном на печке доходят. Лёгкая у нас пища по сравнению с вашей. Здоровая.

— То есть, ты своей жизнью доволен?

— Вполне.

Жар в парилке с непривычки показался свирепым, аж дыхание перехватило, и глаза сами собой прикрылись.

— И сколько тут сегодня? — Самгин, морщась, полез на второй полок, отхлебнув ещё из бутылки, прихваченной с собой.

— Семьдесят, — ответил парильщик, сухой и крепкий телом парень в войлочной шапке, навроде киргизской, обмотанный короткой простыней ниже пояса. Он готовил веники, что-то разглядывая и выбирая, пробуя рукой.

— Сойдёт за третий сорт, подскажи там, чтобы ко второму заходу подняли малость, градусов на пять.

— Скажу. С кого начинать будем? — парень явно не церемонился с клиентами.

— С него вон и начинай. Я отдохну пока, пот погоняю, — Самгин развалился на белой свежей простыне, которую расстелил на полке парильщик.

— Ну, давай, служивый, — панибратски обратился парень к Ларику, — ляг и расслабься, забудь и про жену, и про любовницу, сейчас тело в покое, дух безмятежен должен быть. Иначе толку — «пшик, да маленько», будет.

Ларик, привыкнув дышать раскалённым воздухом, тоже уже лежал на высоком полке, типа стола, куда молча указал ему банщик. Веники