Книга История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны д`Арк - Жорж Дюби

Позднее, в 1240 году, Людовик IX приобрел еще один венец, терновый, тот, что нес Иисус, и на веки вечные поместил реликвию в центре великолепного ковчега, которым стала церковь Сент-Шапель. Король потратил баснословные суммы на то, чтобы встроить в королевский дворец в парижском сите этот важнейший символ могущества монархии, создание идейной основы которой уже завершалось в то время юристами. Одним из таких юристов был Жан де Блано. Его можно отнести к многочисленным в ту эпоху выходцам из низов, которые поднялись благодаря образованию: предки Жана были рабами, отец — мелким прево в Маконнэ, скопившим достаточно средств, чтобы отправить сына учиться римскому праву в Болонью. Жан де Блано считал, что король может привлекать к воинской службе не только своих прямых вассалов, но и арьер-вассалов, то есть вассалов своих вассалов, даже в том случае, когда их непосредственный господин, сеньор, противится этому; ведь, писал он, этих людей призывают служить «ради общественного блага» и «во имя отечества», причем не их малой местной родины, а большой родины, под которой подразумевается королевство. Но для этого бургундца, ставшего на склоне лет епископским судьей в Лионе, оно было не королевством Франции, а «королевством Галлии».

Первые страницы большой энциклопедии человеческих знаний, заказанной Людовиком IX доминиканцу Венсенту из Бове, хранителю королевской библиотеки, посвящены изложению истории — всемирной истории, но главным образом истории правящей династии, стоящей, само собой разумеется, в центре мировых событий. Автор повествует о том, как исполнились два взаимосвязанных пророчества: пророчество Св. Валери и предсказание о возвращении короны Франции к потомкам Карла Великого. Чтобы наглядно проиллюстрировать то, что было там сказано об истинности перед Господом прав потомков Людовика VIII, Людовик IX решил, наконец, переустроить королевскую усыпальницу в Сен-Дени. Там аббат Матьё из Вандома в то время сводил в единый манускрипт все тексты, повествующие о великих деяниях королей Франции. Их усыпальницы находились в базилике, которая теперь была полностью перестроена в готическом стиле: в светлом помещении стояли четыре богато украшенные гробницы, обращенное к могиле Св. Дени надгробие Дагобера — Меровинга располагалось рядом с надгробиями Карла Лысого Каролинга (братья короля носили их имена), а также Филиппа Августа и Людовика VIII. В 1267 году гробницы королей двух первых династий вместе с гробницей Карла Мартела, который никогда не был коронован, но оказался в их ряду, были перенесены к южной стене, а гробницы Капетингов — к северной. Впереди этого двойного ряда, словно завершая все три династические линии, расположились места для гробниц трех королей: Людовика VIII (в центре), его отца и, наконец, его сына, которому в свой час предстояло присоединиться к предкам. Подразумевалось, что такое расположение надгробий внушит каждому понимание важнейшего, очевиднейшего факта; в период правления Филиппа Августа произошел коренной перелом в истории власти, и этот перелом ознаменовал собой рождение французского государства.

XIII. Тринадцатое столетие

На протяжении многих лет подданные французских королей мечтали о возврате к временам «господина Людовика Святого», считая их чем-то вроде золотого века, когда все были счастливы и довольны в этом «раю земном». Они глубоко заблуждались. Историкам прекрасно известно, что и в те времена голод и эпидемии отнюдь не обходили Францию стороной. В то же время быстро иссякал и, наконец, совершенно иссяк поток прогрессивных сдвигов, питавший удивительное изобилие предыдущего века, а число пролетариев, угнетенных богатеями, непрерывно росло и в городах-сите, и в бургах, и в деревнях. Не следует забывать, что последние кафедральные соборы строились в обстановке значительного обнищания простого народа. Роскошное убранство храмов создавало лишь иллюзию процветания. Такую же иллюзию порождала и денежная масса, нахлынувшая вместе с последними волнами экономического прогресса на города, откуда власти могли при необходимости черпать нужные суммы. В условиях денежного достатка государственная машина освободилась от лишних звеньев, ее составные части притерлись друг к другу и приобрели большую жесткость. Подобно тому, как в архитектурных формах церквей, построенных во времена Людовика Святого, постепенно возобладали застывшие, однообразно правильные и холодные структурные элементы, пришедшие на смену тому, что каждый раз возникало как результат свободной импровизации, так и живая и гибкая совокупность кутюмов мало-помалу закреплялась строгими рамками логических построений. В то время как в Париже доминиканец мэтр Альберт Великий утверждал, что «природа есть разум», а францисканец мэтр Бонавентура учил, что «разум есть естественное проявление Создателя», сам Людовик IX, по словам Жуанвиля, выдвинул в дискуссии с епископом Осера доводы разума, противопоставив их требованиям Церкви. Правда, прежде всего в этом диалоге он воззвал к Господу. И первейшей заповедью, оставленной им сыну, была любовь к Всевышнему, ибо Бог указывает человеку, как действовать разумно, а любовь к Нему ограждает от смертного греха. Все правление Людовика IX проходило под двойным знаком — разума и боголюбия.

Сам Людовик полагался также на любовь своих вассалов. Он рассчитывал на нее в стремлении утвердить свою власть во всем королевстве и, не колеблясь, шел на уступку части своих прямых домениальных владений ради укрепления баронства. Он отстаивал упрочение позиций баронов, расширение их владений и преуспел в этом. Ради того, чтобы сын Иоанна Безземельного, английский король Генрих III, стал, наконец, его вассалом и чтобы в декабре 1259 года он явился в сад королевского дворца для принесения клятвы верности, Людовик IX пошел на возвращение Генриху в ленное владение «за надлежащее служение» значительной части завоеванных им самим и его отцом юго-западных провинций. Многие из соратников Людовика осудили это решение, но король стоял на своем, ценя мир и прежде всего полагаясь на эффективность системы, при которой, как сказано в «Книге правосудия и судебных прений», «король ни от кого не может быть зависим, герцоги, графы, виконты и бароны могут властвовать друг над другом и становиться чьими-то людьми, но не король, против достоинства которого оммаж ничего не значит». И еще: «Владетели замков, нижние вассалы, горожане и селяне подчиняются людям короля, и все вместе они в руках короля».

Я цитирую здесь одного из служителей закона того времени и делаю это потому, что расширение и укрепление власти монарха было в значительной мере результатом деятельности оплачиваемых им юристов. Им поручалось от имени монарха «блюсти королевские земли согласно обычаям края». Однако, как пояснял в те годы наследнику престола Филиппу Пьер де Фонтэн, бальи Вермандуа, в труде «Советы», специально для принца написанном, эти обычаи «потеряли силу и почти все не действуют». Поэтому судьи считали себя вправе решать дела «по своим воле и разумению», поскольку ум, присущий человеку, есть как бы искра от разума Господня и позволяет, как считал Цицерон, познать законы, отвечающие нашей истинной природе, и действовать «ради общей пользы». А посему, выбрасывая из всей совокупности обычаев, сохранявшихся в общественной памяти, все то, что не казалось им «разумным», обращаясь к текстам канонического права и права гражданского, они мало-помалу создавали «кутюм Франции». Он закреплял королевские прерогативы в отношении феодов, а также и в отношении аллодов: начинает складываться убеждение, что брать их для передачи в ленное владение может только король.