Книга Смертный приговор - Андреас Грубер

– И что вы думаете? – спросил Дитц. – Ваш сын убийца?

Она долго не отвечала.

– Надеюсь, что нет, – наконец сказала женщина.

Неожиданно открылась дверь, и наступила тишина. Дитц поднял глаза. Три члена судебной коллегии вошли в зал и заняли свои места на подиуме. В первый раз за этот день председательствующая судья ударила молотком.

– Уже через пятнадцать минут совещания присяжные – в соотношении пяти к трем – пришли к выводу.

Какое необычно быстрое решение! Все в зале застыли. Дитцу казалось, что каждый в зале суда задержал дыхание.

Судья коротко взглянула на прокурора и защитника.

– После короткого, но напряженного совещания суд присяжных объявляет подсудимого…

Пятые врата Ада

– Уже ребенком я ощущал в себе этот недобрый жар, огонь, который сжигал меня изнутри и каждую ночь заново убивал во мне все хорошее. Я знал, что злой еще до того, как впервые услышал понятие Зло.

– С чего все началось?

– С моей кошки. Мне всегда нравилось мучить животных. Видеть глаза кошки, которая знает, что она полностью в моей власти и только от меня зависит, переживет ли она следующие часы или нет. Любая, даже самая маленькая, тварь хочет жить. Наиболее завораживающий момент – это когда животное понимает, что надежды больше нет. По его взгляду я вижу, что оно перестало бороться за жизнь и только ждет избавления. Мольба в его глазах для меня как хмель. Я наслаждаюсь им и научился его оттягивать.

– Каким образом?

– Самое большое удовлетворение я получаю, когда дарю зверьку надежду и позволяю ему воспрять в моих руках. По его взгляду я вижу – он благодарен мне за то, что мучения прекратились. Это момент, когда я уничтожаю вновь зародившееся желание жизни. Новое отчаяние во взгляде, такое мощное, неповторимое и полное непонимания – единственная причина для меня жить дальше.

– И по сей день?

– Я не знаю. Прошло столько времени с тех пор, как у меня в детстве было домашнее животное. Большинство рано умерли.

– Почему позже вы переключились на детей? Потому что они могут лучше и интенсивнее выразить свои эмоции?

– Я не понимаю, к чему вы клоните?

– Неужели? Звери могут скулить и кричать, но не плакать, умолять и просить сохранить им жизнь. Они не могут ползать на коленях по полу… к тому же на спине десятилетней девочки проще сделать татуировку.

– Это верно.

– Вы потому очарованы видением Данте, что все еще ощущаете в себе этот злой жар?

– Меня завораживает тонкая грань между жизнью и смертью.

– Почему именно татуировки?

– А почему нет? Скажите мне! Вы ведь психолог.

– Вероятно, вы хотите «зафиксировать» этот переход к смерти и сохранить его для будущих поколений.

– Не для будущих поколений.

– Себе на память? Вы поэтому законсервировали татуировки и поместили их в рамы? Чтобы зрительно сохранить момент мучения и вызывать его в памяти в любое время?

– Возможно, я об этом не думал.

– А еще вас возбуждала возможность объединить жертву и мучение, слить их воедино – для этого вы увековечивали процесс умирания на коже.

– Я не понимаю, куда вы клоните.

– Это же очевидно. Вы использовали татуировки, чтобы документировать процесс умирания и одновременно, с каждым прикосновением иглы, приближать момент смерти… пока вы не достигнете пика наслаждения.

– А он бы наступил?

– Вы скрупулезно, кусочек за кусочком, снимали кожу, обнажали смерть и переносили ее в свое творение… затем вставляли ее в рамки и помещали к остальным в свой музей ужаса.

– Прекратите! Эта работа – мистический творческий процесс, который нельзя понять или логически объяснить.

– О, еще как можно. Я даже могу вам объяснить, почему вы работали над каждым объектом один год.

– Я не хочу этого слышать.

– Вы будете слушать, подозреваемый номер ноль!

– Не называйте меня так!

– Вы хотели оттянуть процесс умирания. Дать своей жертве надежду на спасение. Кожа должна была всеми порами впитать смерть и, пропитанная болью, стать чистой и невинной. Со временем появлялась не просто картинка, а разрасталось целое изображение. Оно искривлялось, как и сама жизнь, которая день за днем коробилась и постепенно уходила.

– Почему вы вообще со мной разговариваете, если и так уже все знаете?

– Всего я не знаю.

– Что же вы хотите узнать?

– Где остальные четыре трупа?

– А кто сказал, что девочки мертвы?

VIII. Понедельник, 9 сентября

Ребенок, однажды обжегшись, тянется к огню.

Оскар Уайльд

53

День начался с мороси. Сабина заварила в своей комнате чашку кофе, села перед ноутбуком и уставилась в окно. Темные облака висели так низко, словно в любой момент собирались опуститься на крышу академии.

Сабина спала всего несколько часов. Судебные записи Дитца не шли у нее из головы. Приютскому мальчику Беньямину сегодня было бы семнадцать лет. Вдвое старше ее племянниц в Мюнхене. Приговор немедленно вступил в силу, сразу по окончании судебного заседания. Сабина находила интересным то, как решили присяжные. Был ли приговор правильным?

Пытаясь согреться, Сабина обхватила руками чашку и сделала глоток. Голова была ватная. По спине то и дело пробегала холодная дрожь – отчасти от прескверной погоды, отчасти оттого, что она почти всю ночь не спала, сидела в Интернете и в промежутках паковала чемодан.

Пятеро присяжных посчитали Томаса Вандера невиновным, и обвиняемого оправдали. Но у четырех из этих присяжных в кругу родных произошло убийство. Вопрос: где сейчас находится Томас Вандер?

У Сабины на руках была практически полная хронология дел за четыре года. Не могло быть совпадением, что убийства происходили с промежутком в год – или, выражаясь по-другому… за каждым из этих убийств стояло двенадцать месяцев интенсивной подготовки!

«Многоножка» в Берлине, убийство на Ваттовом море в Санкт-Петер-Ординге, случай каннибализма в Айфеле и «Человек-лошадь» в Нюрнберге. Только одно не вписывается в общую картину. В семье пятого присяжного убийства не произошло, и поэтому в хронологии год назад имелся пробел. Если Сабина не ошиблась со своей теорией, то это жуткое событие было давно просрочено и пятому присяжному или кому-то из его родственников грозила опасность.