Книга Династия Бернадотов. Короли, принцы и прочие... - Стаффан Скотт

принц Леннарт — Смоландский,

Карл XVI Густав — Емтландский,

кронпринцесса Виктория — Вестеръётландская,

принц Карл Филип — Вермландский,

принцесса Мадлен — Хельсингландская и Естрикландская.

Принцы Оскар, Леннарт, Сигвард, Карл Юхан и Карл-младший потеряли герцогские титулы, когда через женитьбу «выштрафились» из линии престолонаследия. Дискриминация, кстати, очевидна. Предпочтение отдавалось Сконе, Сёдерманланду, Уппланду и Далекарлии (Даларна) — в чем же провинились Блекинге, Дальсланд, Медельпад, Онгерманланд, Бохуслен, Эланд? Не считая того, что при Густаве Васе они были графствами?

Отмечалось также, что некоторым принцам пресса дала забавные прозвища, примерно как популярным спортсменам. А именно:

принц-певец — Густав,

принц ХСММ — Оскар,

Синий принц — Карл,

Красный принц, принц-живописец — Евгений,

принц-поэт — Вильгельм,

принц-спортсмен, иногда принц-наездник — Густав Адольф (мл.),

принц-автомобилист, позднее принц-спортсмен — Бертиль,

принц-броневик (!) — Карл Юхан.

Интересный факт, что дисциплинированный и десятилетиями до скуки прилежный шведский народ еще и теперь позволяет себе поразительную анархию, когда речь идет об орфографии имен и фамилий. Правила, которым подчиняются все прочие слова, как ветром сдувает, едва речь заходит об именах, а это, в частности, приводит к странностям в статистике имен. Какие имена считать самыми распространенными? Закавыка, в частности, в том, считать ли «Erik» и «Eric» (или «Carl» и «Karl», или «Christina» и «Kristina» и т. д.) двумя разными именами, как поступает кое-кто из ономастиков, или же одним именем, как поступают рядовые шведы.

В орфографии королевских имен царит хаос, особенно в том, что касается Карлов (Karl/Carl) и Густавов (Gustaf/Gustav). Разные правила написания при жизни и после смерти действуют в различных газетах, издательствах и информационных бюро — как ни пиши, все равно ошибешься. Данная книга дает имена королей согласно принципам последнего большого шведского справочного издания — Национальной энциклопедии (см. тт. 8 и 10)[222].

Кстати, имя Густав, по ощущению исконно шведское, возводят к «Goternas Stav» (оплот готов), но есть и более забавная трактовка, утверждающая, что оно восходит к русскому (славянскому) имени Гостислав.

Монархия или республика?

Род Бернадотов занимает шведский трон дольше любой другой династии. Долго ли так будет продолжаться? Во веки вечные благодаря множеству достижений медицины и упорной приверженности шведского народа к королю?

В представительной демократии кроется много иронии. Например, по иронии, шведский народ в своем большинстве упорно стоит за сохранение монархии, но, если заглянуть в партийные программы и результаты выборов, тот же шведский народ десятками лет выбирал себе риксдаг, где большинство выступало за упразднение монархии и установление республики. Требования республики включены в программы социал-демократов и коммунистов, значительная часть Народной партии тоже республиканцы. Тем не менее монархию не упразднили.

Убежденные республиканцы долго составляли в Швеции около одной шестой населения, тогда как 70–80 процентов хотят сохранить монархию. Через год после смерти Густава VI Адольфа, в 1974-м, были зарегистрированы очень высокие цифры сторонников монархии — 83 процента, предположительно под влиянием личности старого короля. Всего четыре года спустя, в 1978-м, ситуация резко изменилась: пятая часть населения (точнее, 19 процентов) выступала за республику, а 64 процента — за монархию; именно в тот период молодой король производил, деликатно говоря, бледное впечатление, да и левая волна шестидесятых еще не схлынула.

Почему же социал-демократы и либералы не провозгласили республику? А потому, что знали: большинство народа за монархию. И в той Швеции, где ловко обошли вопрос о республике, демократия смогла развиваться куда успешнее, чем во многих республиках. Монархия, собственно, уже не являющаяся монархией, могла опереться на давние идеи и ассоциации. Выработанное за века почтение к королю, то, что народ и власть в Швеции никогда не вступали в столь крайне антагонистические отношения, как случалось в других странах, что у нас не было такой широкой ненависти к власти, как во многих других государствах, — множество подобных факторов укрепляло монархию. Хотя вместе с тем, конечно, даже в Швеции существует значительный разброс мнений.

Помню, как-то раз я очутился поблизости от Музея армии, когда оттуда выезжал кортеж официального гостя под духовой оркестр, с конным сопровождением; кстати, гостем Швеции был ныне покойный диктатор Чаушеску. Я встретил старого знакомого, полицейского инспектора на пенсии, мы стояли, слушали музыку, а мимо нас проехал автомобиль с K. XVI Г. и румынским семейным предпринимателем, — и мой друг снял шляпу. Я деликатно спросил почему. «Так это же король!» — ответил он, и я сообразил, что существует заученная модель поведения, куда более живучая, чем мы воображаем. В мире, где я вырос и живу, обнажают голову перед флагом или на параде перед знаменем и при исполнении национальных гимнов. Перед королем? Н-да, если встречаешь его на улице, он выглядит знакомым, потому и здороваешься.

Задумавшись на минуту, что будет, если упразднить монархию, быстро понимаешь, в чем заключается одна из важнейших причин сохранения монархии у нас в Швеции. Монархии рушатся вследствие сильнейших потрясений всего общественного организма — революций, военных поражений, распада империй. Случалась ли когда-нибудь вообще спокойная, мирная ликвидация монархии? Этим, в частности, объясняется, почему шведская монархия уцелела в катастрофических переменах 1917–1919 годов, когда всюду в Европе падали троны. Молодое шведское рабочее движение решило во что бы то ни стало избежать такого развития, как в Петрограде, Берлине, Вене и других местах, где царило насилие, лилась кровь, а заодно ликвидировались монархии. И шведская королевская власть в лице Густава V и нередко представительствующего кронпринца более чем охотно согласилась стать конституционной монархией; из настоящей и порой непримиримой противницы демократии монархия превратилась в декор, а в годы войны сделалась даже сплачивающим символом. Что по сути своей она не вязалась с принципами демократии, играло не слишком большую роль, ведь и многое другое тоже с ними не вяжется.

Каковы же доводы в пользу сохранения монархии, пусть и совершенно бессильной, в столь развитой демократии, как шведская? «Это прекрасная старинная традиция» — таково, пожалуй, самое простое резюме. Оригинальную и по-своему трудноопровержимую мотивировку в пользу (наследственной) монархии выдвинул при Сталине, в страшные тридцатые годы, писатель Александр Введенский[223] — да, тот самый, предшественник абсурдизма, — утверждая, что при монархии по крайней мере возможно, что волею случая к руководству государством придет порядочный человек. Конечно, Введенского расстреляли (или он умер в лагере). Но не за это.