Книга Нить Ариадны - Александр Немировский

Впереди показалось развесистое дерево. Конечно, это дуб той же разновидности, что и в парке виллы Боргезе. Под одним из них благо-родная римлянка Мария Тереза, наверное, до сих пор кормит диких кошек «китикэтом». Александр вспомнил, что он взял с земли несколько желудей, но на балконе они не дали всходов.

Процессия остановилась. Носилки опустили на землю. Покойника подняли и прислонили к стволу дуба.

«Конечно же, — подумал Александр, — о вертикальном положении можно было догадаться по аналогии римских похорон. Но о дубе, свя-щенном дереве этрусского Зевса Тинии за спиной покойника никто не мог дойти своим умом. Не понял этот и сам О.фон Вакано, сделавший так много для понимания символики священного дерева. Да и Мирча Элиаде, написавшему о религиозной символике десятки книг, об этой детали неизвестно! Дуб — дерево жизни. Перед тем, как покойника перенесут через порог гробницы в царство смерти, он будет пронизан током Тинии. Тот же смысл имеют и яйца, которые бережно несет моя соседка. Но где она, эта милая девушка? Эх! Хорошо бы тряхнуть стари-ной. Ведь были у меня, кроме русских, полуфранцуженка-полунемка, еврейки, полуузбечка… Была бы и расенка… Но как я ей представлюсь?»

Он вспомнил, что его имя в разных этрусских городах транскриби-ровалось по-разному: Elacsantre, Alcsentre, Elsntre, Alehsantre, Elcsntre, Elhsntre. Но на кортонских сосудах оно ни разу не попадалось. Ему, конечно, хотелось использовать вариант Alehsantre, но это имя было процарапано на сосуде неизвестного происхождения, хранящегося в Национальной библиотеки Парижа, видимо, из латинской Пренесты. Пусть будет перузинское Alcsentre, все-таки ближе к Кортоне. Без имени отца можно обойтись, а вот когномен? Мой первый рецензент Василий Янчевецкий образовал его, сократив свою длинную фамилию до двух начальных букв — Ян. Я могу оставить четыре — любимое этрусское число — Неми. И какие близкие этрусскому сердцу ассоциации…

Озеро Неми близ священной Альбанской горы. Какой же прекрасный вид открывается с ее вершины на весь Лациум. Ну, назовусь. А дальше? Без глагола не обойтись. Они навалом. Ар — делать, цезу — покоиться, хеки — класть, лупу — умереть. Но нет «любить», хоть лопни. А если иносказательно? Вроде стрелы Туран. Проклятье! Как по-этрусски стрела? Предположил, что raq, но с этим спорят. Или «умираю от Туран» — Лупу Туранс? Не слишком ли высокопарно? Но как странно, что для смерти и любви в двух наших языках одна основа «луп» — любовь и смерть.

Тем временем к покойнику приблизился его сын и, низко покло-нившись, начал речь. Вслушиваясь, Александр не без удовлетворения уловил с десяток знакомых слов. Точного смысла речи он, конечно, не понял, но для себя с увлечением начал составлять биографию покой-ника, соединяя слова, как в детстве в литературной игре. Конечно, герой этого дня из числа лукумонов. Это ясно и по пышности погре-бальной процессии, даже если бы не прозвучали слова lauk, luk, luchum. ril — в возрасте, но ведь его имя не соединено с обычным для погре-бальных стел lupu (умер), да и зачем бы говорить о том, что он умер, в самом начале. Значит, в этом возрасте что-то произошло. Прозвучало frontac — толкователь молний и tin — день. Значит, в такой-то день он занял жреческую должность толкователя молний. Да, видимо, так. Вот почти сразу прозвучали слова tamiaGur — коллегия и tesinG tamiaQur — попечитель коллегии, а затем в потоке слов различимы сереп — жрец, vacl, vacal, vacil — священнодействие. Вот и готова биография этого лукумона, ставшего жрецом. Но что это? Явственно произнесено не-сколько раз zilak. Может быть, он стал зилаком после исполнения жреческих обязанностей? А, может быть, начало биографии было совсем другим, и не он стал фронтаком. а это фронтак предсказал ему блестящее будущее правителя города. Да! Там в начале, кажется, было слово spur! А дальше, видимо, рассказано, что он сделал на посту зилака. Зву-чат слова ten, tenu, tenve, tenine, tenQas, tenGas, — исполнял обязаннос-ти в качестве должностного лица. Интересно, в чем они выражались. Sacnicla — священное место, храм. Может быть, он воздвиг или обновил храм города? Или поставил в священной ограде статую божества (flere), Что-то принес в дар? Может быть, городу, а может быть, боже¬ству? Скорее всего, потому что звучат слова flerchva, flerchva, а их упот-ребляют, только говоря об обряде жертвоприношения божеству. И еще он что-то воздвиг. Может быть, это все о том же храме, а может, о другом? В потоке речи не очень понятно, произнесены ли как от-дельные слова аг и as, а если да — какое из них означает воздвиг, соору-дил — ас, как думает Пфиффиг или ар, как считал Паллоттино? А вот и совершенно ясно произнесено — саг, сег — строить; tes — заботиться.

О чем же он заботился? Возможно, при нем город расширил свои границы. Не случайно же произнесено слово, tularu — граница. Может быть, и загадочная страна Thule от этого этрусского слова? Ведь этрусские торговцы побывали в северных странах задолго до греков. Это доказано археологически. А вот уже, как и следовало ожидать, звучат слова hinGia, hintial — образ, изображение, душа, hinGa, hinGu — потусто¬ронний мир. Это уже не о прошлых его заслугах, а о нем как покойнике. Значит, первая часть Черветеримонии завершается.И впрямь, лукумона усадили в кресло, и над ним соседка Александра подняла свой зонт. «Выходит, не такое уже это безумие — статья Аки-мовой и Кефишина о зонте как символе смерти?»

Откуда-то, видимо из-за гробницы, вышел флейтист. Он поднес к губам свой инструмент.

«Музыка! — выдохнул Александр. — Этрусский космос был бы разъят без нее — ведь она связывает три мира сверху донизу. А вдруг меня по-просят напеть эту мелодию, воспроизвести этот дивный мотив, хотя бы в самых общих чертах, или просто сравнить с каким-либо класси¬ческим произведением?!»

А, между тем, мелодия заполнила все пространство некрополя. Ее подхватили голоса. Пели все, кроме рыжеволосых.

«Я такой же варвар, как они, — с досадой думал Александр. — Я тупее любого приготовишки, которого родители загнали в музыкальную школу, потому что это модно. Я буду опозорен».

Вдруг один из кельтов, стоявший рядом с воином, толкнул его, и тот с грохотом упал. Варвар рванул к проходу, отделявшему гробницы. Мелодия оборвалась. Послышались возмущенные крики. Громче всех вопила дама с золотым зубом. Пленник метнулся к виноградному холму. Один из воинов бросился за ним. Этруски наперебой подбадривали его криками.

«Их можно понять, — думал Александр. — Нарушена священная Черветеримония. Почему беглец не пел, как другие? Может быть, и ему слон наступил на ухо, как мне?»

Нет. Воину кельта не догнать. Рыжая голова мелькнула в зелени и скрылась. Но преследователи, кажется, не обескуражены. Они и не пытаются продолжать погоню. Их знаками подзывает жрец, почему-то повернувшийся лицом к Александру. И вот он уже с ужасом видит, что один из них подходит к рыжеволосому, а другой направляется прямо в его сторону. «Как же легкомысленно было принять участие в похоронах знатного человека. Конечно же, эти щиты были не вотивными дарами, а частью боевого вооружения. Почему же ему не вспомнилось, что на могиле лукумона обычно сражаются пленники! А он здесь чужеземец.»

Александр метнулся в сторону, но чьи-то руки легли ему на плечо. Пугающе запела флейта. «Все кончено! — мелькнуло в мозгу. — Моя,почти готовая, книга “Нить Ариадны”!.. И это теперь, когда удалось столько увидеть и узнать, и внести в главу “Этрусский мир”!» И тут он проснулся.