Книга Тайны Шлиссельбургской крепости - Николай Коняев

Между делом отсидел еще один год в Двинской крепости за книгу стихов «Звездные песни»…

Во время Первой мировой войны Морозов — ему было тогда уже 60 лет! — был командирован «Русскими ведомостями» на Западный фронт в звании «делегата Всероссийского земского союза помощи больным и раненым воинам». Из корреспонденций его составилась потом книга «На войне».

После Февральской революции Морозов участвовал в работе Московского государственного совещания, был членом Совета республики и участвовал в выборах в Учредительное собрание.

После Октябрьской революции, получив в награду от В.И. Ленина отцовское имение Борок, Н.А. Морозов с новыми силами занялся научной деятельностью и тем, что он называл научной деятельностью.

29 марта 1932 года Н.А. Морозова избрали почетным членом АН СССР, как «химика, астронома, историка культуры, писателя, деятеля русского революционного движения».

Рассказывают, что в 1939 году в возрасте 85 лет Николай Александрович Морозов якобы окончил снайперские курсы Осоавиахима, и через три года — в это уже совсем невозможно поверить! — 88-летний масон и академик будто бы лично участвовал в военных действиях на Волховском фронте.

Скончался Николай Александрович Морозов уже после войны.

30 июля 1946 года завершился этот путь, обозначенный звездами, сияющими над крышей унтер-офицерского домика в Шлиссельбургской крепости.

Завершился там, где и начался, — в имении Борок Ярославской области.

Или не завершился?

Ведь, как писал сам Николай Александрович:

Мы умираем только для других. О смерти собственной умерший не узнает. Ушел он в новый путь, он мертв лишь для живых, Для тех, кого он оставляет.

Вместо заключения. Чудотворная икона и ее убийца

— Какой придерживаетесь веры?

— Какой хотите…

Из допроса клюквенника Варфоломея Стояна (Чайкина)

Какой-то своей дорогой, то ли на Луну, то ли в иные пределы уходил в Шлиссельбурге и другой «вечник», Герман Александрович Лопатин.

Этот выпускник Петербургского университета блестяще защитил диссертацию на звание кандидата естественных наук и уехал за границу, где начал переводить «Капитал» Карла Маркса. Одновременно с этим, будучи членом Генерального совета Интернационала, Герман Лопатин вел борьбу с идеологическим противником Карла Маркса, бывшим шлиссельбургским узником Михаилом Бакуниным.

В 1884 году Лопатин вернулся в Россию, чтобы убить досаждавшего революционерам жандармского подполковника Георгия Порфирьевича Судейкина и воссоздать разгромленную «Народную волю».

Как и следовало переводчику «Капитала», Герман Александрович, несмотря на некую склонность к мистицизму, отличался основательностью. Совершив успешный теракт, он принялся составлять — с полными фамилиями и адресами — список членов новой «Народной воли», который потом при аресте изъяли у него.

Никто в Шлиссельбурге, разумеется, не упрекал Германа Александровича, что он, по сути, сдал полиции всю восстановленную «Народную волю», но Лопатин все равно держался строго и обособленно. В голодовках и отказах от прогулок, как и других ребяческих протестах шлиссельбуржцев, за которые, впрочем, те платили порою своими жизнями, не участвовал.

И то ли близость с Карлу Марксу, то ли естественно-научное образование, то ли склонность к оккультизму, но с годами заключения в Германе Александровиче выработалась холодная, пугающая даже и атеистов-народовольцев своей беспощадностью ненависть к православию.

Когда престарелая княгиня Мария Александровна Дондукова-Корсакова, печалившаяся, что арестанты в Шлиссельбурге совершенно лишены духовного призрения, упросила коменданта повесить в камерах иконы, Герман Николаевич потребовал у караульного жандарма, чтобы образ немедленно убрали. Жандарм, наверное, запамятовал об этом заявлении, а может, просто не понял существа требования, но Богородица так и осталась на стене камеры, и Лопатин, не теряя слов попусту, сам снял икону, расколол ее на щепки и выбросил в унитаз.

Произошло это событие в июле 1904 года.

В те самые дни, когда в Казани произошла трагедия, потрясшая всю Россию.

* * *

В этой книге мы уже говорили о Казанской иконе Божией Матери, явившейся на Руси еще в царствование Иоанна Васильевича Грозного…

После страшного пожара, уничтожившего 23 июня 1579 года весь посад, дочери казанского стрельца Матрене явилась во сие Богородица. Она указала место на пепелище, где 8 июля 1579 года и откопали облеченную в ветхое вишневое сукно — это был рукав однорядки — икону…

Тотчас послали известить казанского архиепископа Иеремию, но он посчитал ненужным смотреть, что отыскала несмышленая девочка, и к месту находки явился священник из ближайшей к пожарищу Николо-Гостинодворской церкви. Первым этот священник и поднял икону, чтобы поставить на приготовленный помост.

Звали его Ермолай…

Пятьдесят лет исполнилось ему тогда, но словно и не было их — в непроницаемых сумерках времени скрылась прежняя жизнь. Едва только взял Ермолай в руки чудотворный образ, спала пелена и сразу — во всей духовной мощи явился перед Русью великий святитель патриарх Гермоген.

И случайно ли, что этот чудотворный образ и сопровождал поднявшееся по призыву патриарха Гермогена ополчение Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского на его пути до Москвы?

Чудо, которое совершила икона с иереем Ермолаем, превратив его в грозного святителя, оказалось только прообразом чуда, совершенного 22 октября 1612 года, когда перед Пречистым Ликом Казанской иконы Божией Матери разъединенные политическими симпатиями и антипатиями, враждующие друг с другом русские люди вдруг очнулись и, ощутив себя единым народом, сбросили с себя вместе с обморочностью смуты и ярмо чужеземных захватчиков…

К сожалению, в XIX веке наши прославленные историки вскользь упоминали об этих событиях, спеша скорее миновать запутанные переулки и загороженные площади нашей истории…

Но если мы сами забываем пространства своей истории, эти площади будут застроены людьми, которые бы хотели, чтобы у нас вообще не было никакой истории.

События конца XIX — начала XX века доказали, что застройка эта ведется в нашей стране не только в переносном, но зачастую и в самом прямом смысле.

В 1896 году Константин Маковский создал наполненную высоким патриотическим пафосом картину «Минин на площади Нижнего Новгорода, призывающий народ к пожертвованиям». Интересно, что примерно в это же время, как раз напротив церкви, с паперти которой, по преданию, обращался к нижегородцам Кузьма Минин, купец Н.А. Бугров построил ночлежный дом, послуживший А.М. Горькому прототипом ночлежки в пьесе «На дне».

С одной стороны, конечно, благотворительность, а с другой — откровенное глумление…