Книга Михаил Бахтин - Алексей Коровашко

К этому печальному рассказу жены о савёловском житье-бытье Бахтин делает приписку, из которой следует, что невозможность полноценно заняться научными исследованиями, обусловленная сугубо внешними факторами, расстраивает его больше, чем все физические страдания, вместе взятые. «Дорогой Борис Владимирович, я погибаю без книг, — отчаянно взывает Бахтин. — Работа моя стоит (...) и время уходит даром. Я узнал, что любая московская библиотека в порядке междубиблиотечного абонемента может затребовать любую книгу из любой другой библиотеки Москвы (включая и публичную), — но на этом надо настаивать (делают это не охотно). В связи со срывом работы настроение у меня отвратительное».

Возникает закономерный вопрос, какой именно работой, требующей постоянной библиографической подпитки, занимался восстанавливающийся после операции Бахтин? С большой долей уверенности можно предположить, что занимался он не целенаправленной реализацией одного-единственного проекта, а параллельным освоением сразу нескольких исследовательских тем. Известно, например, что 20 сентября 1937 года, то есть еще до переезда в Савёлово, Бахтин предложил издательству «Московский писатель» «Проспект» книги «Роман воспитания и его значение в истории реализма». К проспекту прилагалось письмо, которое проливает свет и на конкретику занятий Бахтина в текущий момент времени, и на динамику эволюции его творческих устремлений. Вот что в нем говорится: «Автор предлагаемой книги работает над вопросами теории и истории романа больше 10-ти лет (впервые по общим вопросам романа высказался в книге о Достоевском, опубликованной в 1929 году). Предлагаемая книга является результатом долголетней работы по истории романа воспитания и над Гёте, а также ряда курсов, читанных по этим вопросам. Ближайшим же образом в основу предлагаемой книги положен факультативный курс, читанный автором для студентов 4-го курса Мордовского Государственного Педагогического Института в 1936–1937 году. Автор считает тему работы весьма насущной, так как значение романа воспитания в истории реализма и громадное значение его для живой литературной практики советских романистов совершенно не освещено в нашей литературе. Представляемый “Проспект” является в сущности конспективным изложением книги (составляя около одной трети ее). Проспект раскрывает методологические воззрения автора и все его основные теоретические и исторические положения, а также и все выводы из анализа основных разновидностей и важнейших произведений. В проспекте эти выводы и положения даны в абстрактной форме и потому несколько трудны. В самой книге, строясь на конкретном материале, изложение вполне популярное. В конспекте совершенно выпущена вся библиографическая часть работы. В самой книге будет дан критический обзор всей доступной литературы по данным вопросам как в постраничных примечаниях, так и в особых примечаниях в конце книги. Размер предлагаемой книги — 10–12 печатных листов. Книга может быть полностью подготовлена к печати в течение двух-трех месяцев».

Был ли этот «Проспект» реализован, превратившись в обещанную Бахтиным книгу, сказать сложно: ни материалы его архива, ни рукописные фонды «Советского писателя», обследованные в 1960-е годы Л. А. Шубиным, не содержат каких-либо законченных набело произведений, которые можно было бы атрибутировать как «Роман воспитания и его значение в истории реализма». Все, что доступно сегодня бахтиноведам, — это черновой вариант упомянутого «Проспекта», его окончательная редакция, сохранившаяся в архиве Залесского и впервые опубликованная в 2012 году, а также большой массив рукописных материалов, которые представляют собой, условно говоря, «подступы» к «Роману воспитания…», балансирующие между подробными конспектами литературоведческих трудов соответствующей направленности, пунктирно намеченными темами дальнейших размышлений и кусками связных текстов различной величины.

Сам Бахтин, правда, делал все, чтобы его призрачный трактат воспринимался как нечто реально существующее: включал его в списки своих трудов, упоминал в устных беседах и т. п. Например, в «Автобиографии», хранящейся в Архиве Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева, он утверждал, что «Роман воспитания…» в виде «книги в 12 печатных листов по отзыву проф. Л. И. Тимофеева был принят к печати издательством “Советский писатель” в 1938 г., но до сих пор не напечатан ввиду сокращения листажа издательства».

Еще одна версия судьбы «Романа воспитания…», давно ставшая частью филологического фольклора, восходит к устным рассказам Бахтина о том, что рукопись, отданную «Советскому писателю», издательство умудрилось то ли потерять, то ли уничтожить, а ее машинописный дубликат, оставшийся у автора, был им «выкурен» в годы войны. Как вспоминает Сергей Бочаров, лично слышавший от создателя «Романа воспитания…» эту быличку, к столь необычному поступку Бахтина подтолкнуло то, «что очень уж на пригодной для махорочных самокруток тонкой папиросной бумаге был (второй. — А. К.) экземпляр напечатан». Любопытно, что с превращением «Романа воспитания…» в «Роман с табаком» рифмуются и те гипотезы, которые призваны объяснить исчезновение бахтинского исследования в недрах «Советского писателя». Языками огня и клубами дыма, пусть и без запаха никотина, окутана, например, та из них, что апеллирует к массовым сожжениям учрежденских архивов, практиковавшимся в Москве осенью 1941-го, когда опасность захвата столицы немцами казалась абсолютно реальной.

Мы, в свою очередь, полагаем, что обе версии — и та, где Геростратом выступает сам Бахтин, и та, где листы «Романа воспитания…» кидают в костер совписовские клерки, — «скачаны» из сетевого облака бахтиноведческой мифологии, а не из виртуального коллективного хранилища аутентичных воспоминаний. Во-первых, обе они воплощают собой трансформированный вариант такого сверхпопулярного культурного мема, как «Николай Васильевич Гоголь сжигает продолжение “Мертвых душ”». Во-вторых, Бахтин имел ярко выраженную склонность выдавать черновые фрагменты и даже приютившиеся в сознании замыслы за вполне состоявшиеся работы (оговоримся, что последний случай не всегда равнозначен хвастовству несделанным; выдающийся отечественный филолог Владимир Николаевич Топоров, например, иногда говорил, что на такую-то и такую-то тему им написано столько-то и столько-то статей, а потом добавлял: «В уме. Но перенести их на бумагу, как вы понимаете, ничего не стоит»). В-третьих, прекрасно известно, что в доцифровую эпоху, в которую выпало жить Бахтину, ценность машинописного экземпляра была неизмеримо выше, чем сейчас, когда возможности копировальной техники практически безграничны. Если мы ознакомимся, например, с перепиской Бахтина, посвященной издательско-диссертационным приключениям его книги о Рабле, то увидим, что трепетное отношение к набранным, переплетенным или вложенным в папку текстам, находящимся на строжайшем учете, полностью исключало их «выкуривание» или прочие формы оригинальной утилизации. Поэтому напрашивается вывод, что «Роман воспитания…» так и не был доведен до белового варианта, лишь в силу неблагоприятного стечения обстоятельств не нашедшего дороги к печатному типографскому станку.

Хождение провинциального учителя по издательским мукам

Как вампир не может существовать без регулярных порций человеческой крови, так и Бахтин был не в состоянии жить, не утоляя вечные приступы книжного голода. Если роль самоотверженного помощника самого главного вампира, Дракулы, в знаменитом романе Брэма Стокера досталась Ренфилду, то функции преданного слуги Бахтина, готового в любое время оказать властителю неотложную библиопомощь, оказались распределены между Юдиной, Залесским и Канаевым.