Книга Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II - Стивен Кут

Но тогда акт казался чем-то совершенно незначительным по сравнению с процессом врача королевы сэра Джорджа Уэйкмена. Некогда Израэль Тонг обвинил Уэйкмена в злоумышлении — покушении на жизнь короля. Оутс и Бедлоу с энтузиазмом подхватили эту выдумку, а теперь в ее пользу высказался и третий лжесвидетель — Майлз Прэнс. Эта массированная попытка подорвать репутацию королевы оказалась тактической ошибкой по целому ряду соображений. Даже будучи католичкой, Екатерина пользовалась большим уважением как со стороны власть имущих, так и в народе. В отличие от экстравагантной, во все вмешивающейся, повсюду себя демонстрирующей Генриетты Анны Екатерина вела себя скромно и достойно. Это определенно была добродетельная женщина, делавшая все от нее зависящее, чтобы войти в жизнь своей новой родины, и даже не сетующая на многочисленные измены мужа. Такое поведение явно сыграло ей на руку в период расследования в палате лордов ее мнимого участия в папистском заговоре; в то же время на таком фоне Карл чувствовал себя виноватым и не мог не выступить в ее защиту.

Тем не менее были и такие, кто желал бы развода Карла со своей бесплодной женой; правда, и в этом случае самое большее, на что могла бы рассчитывать оппозиция вигов, — рождение наследника-протестанта, а отнюдь не уменьшение властных полномочий короны как таковой. Потому предпочтительнее было бы, на взгляд многих, признать Екатерину виновной в преступных деяниях или замыслах — это позволило бы представить дело таким образом, что источник католической заразы — сам двор. Не из одних лишь соображений чести и не по зову совести Карл лично вмешался в процесс над врачом: он прекрасно понимал, в какое щекотливое политическое положение попадет, если над Екатериной нависнет серьезная угроза. В результате его вмешательства традиционная форма показательного процесса по обвинению в измене перевернулась с ног на голову. Ключевые свидетели со стороны защиты получили возможность лично присутствовать на процессе (по существующему порядку им даже повестка с вызовом в суд не должна была вручаться), а Уэйкмена ознакомили с деталями выдвинутого против него обвинения. Одновременно был оказан нажим на неуступчивого Скроггса с целью вынесения им нужного приговора. Судья не подвел. Действуя в своей обычной агрессивной манере, он загнал в угол Оутса и других свидетелей обвинения, а присяжным дал понять, что ожидает вердикта «Не виновен». Так оно и получилось. Теперь, казалось, волна антипапской истерии должна была наконец пойти на спад.

Отправив в очередной раз парламент на каникулы, Карл возобновил переговоры с Людовиком. Несмотря на былые неудачи, он по-прежнему тщеславно полагал, что способен заключить выгодную сделку с самым тонким дипломатом в Европе. Однако же если домашними делами Карл действительно занимался искусно, то четыре летние встречи с Бариллоном показали, что на ниве международной дипломатии он — любитель. Не исключено, конечно, что сказалась усталость и подступающая серьезная болезнь, но, так или иначе, урожай он собрал крайне скудный. К тому же Карл с самого начала вел переговоры с позиции не силы, а слабости, поскольку Людовику было выгодно исключить охваченную смутой Англию из участия в европейских делах.

Другое дело, что масштабы смуты Карл сильно преувеличивал (а стало быть, преувеличивал и слабость своей позиции), потому и выглядел готовым с благодарностью принять любую подачку. Такого переговорщика обвести вокруг пальца легче легкого. Бариллон на этом и сыграл. Посол ясно дал понять Карлу, что если он рассчитывает на помощь Людовика, то сначала надо добиться его доверия. Но как? Единственное, что мог сделать английский король, — объяснить свою антифранцузскую политику происками Дэнби и просто попросить поверить себе на слово. А дальше предстояло обратиться с просьбой о большом займе. Бариллон был уверен, что на руках у него все козыри, и вел себя решительно и напористо, в духе своего господина. Если парламент соберется на очередную сессию — никаких денег. Сохраняются не только дух, но и буква всех прежних соглашений. Понимая, что перекрывает потенциальные каналы получения средств дома без гарантии зарубежного займа, Карл самым постыдным образом согласился на все требования и взамен получил какие-то жалкие 500 тысяч ливров. Ничего серьезного достичь ему не удалось, ибо и предложить он ничего серьезного не мог, и вскоре, униженный и больной, слег в постель.

Скорее всего это был острый приступ малярии. Лечили короля хинином, средством, к которому он — «самый любознательный король во всем мире и к тому же величайший попечитель наук» — проявлял живой интерес. Несмотря на упорное сопротивление медицинских светил, Карл всячески поощрял нервничающего Роберта Тейлора применять именно это средство. Таким образом, его содрогающееся, покрытое потом тело стало полем битвы малярии и хинина, а меж тем собравшиеся у постели больного приближенные не сводили с него тревожных взглядов, заботясь не столько, быть может, о его здоровье, сколько о будущем страны. Карл был монархом сильным, это все при-зназали, но ему пятьдесят, и он серьезно — не исключено, что смертельно, — болен. Вопрос о престолонаследии совершенно неожиданно из теоретической плоскости переместился в повестку дня — или, во всяком случае, в любой момент мог стать проблемой, требующей срочного решения. Что делать с законным — пока законным — наследником герцогом Йоркским? Готова ли нация принести присягу на верность королю-католику? Или все же следует лишить его права на престол и рассмотреть кандидатуру фаворита вигов герцога Монматского, который всячески демонстрирует свои протестантские симпатии?

Монмат популярен, а недавние события только прибавили ему популярности. Он обладает влиянием в армии, волнения в Шотландии позволили ему проявить свои военные дарования. Вечно беспокойные ковенантеры взбунтовались в очередной раз, а когда против них прямо выступил архиепископ Шарп, они вытащили его из экипажа и буквально разорвали на куски на глазах у дочери. Затем ковенантеры разбили правительственные войска, и на усмирение бунта был послан во главе вновь сформированного отряда Монмат. Действовал он, по крайней мере по мнению многих англичан, превосходно: разгромил противника и проявил себя милосердным победителем. Вот истинный герой-протестант: храбрый, патриотично настроенный, душевно щедрый, открытый, честный — в общем, прямая противоположность этим интриганам и злодеям папистам. И когда отец Монмата безнадежно болен, иные из его рядовых товарищей по оружию откровенно высказываются в том духе, что в случае смерти короля на трон должен взойти их командир. В столь напряженной ситуации Совет счел необходимым сообщить Якову о болезни брата, а затем, через день, обратился к нему с просьбой немедленно вернуться в Англию. 2 сентября герцог Йоркский достиг Лондона, но к этому времени малярия отступила, Карл постепенно выздоравливал, однако, выздоравливая, столкнулся с драматической ситуацией, разрешить которую надо было немедленно. И вот как он поступил, восстанавливая силы бараньими котлетами и куропатками и даже подумывая о поездке в свой любимый Ныомаркет: послал Якова наводить порядок в Шотландию (где не действовал Акт о присяге), а Монмата отправил в Голландию, освободив его (с обещанием, что это совсем ненадолго) почти от всех нынешних должностей. Таким образом, претенденты на престол разъехались в разные стороны.

Решив эту проблему, Карл занялся Шефтсбери. Во время болезни короля лорд-председатель Совета настойчиво возражал против возвращения герцога Йоркского в Англию, и вот теперь Карл наказал его, освободив от должности за дерзкое и вызывающее поведение. Это был рискованный шаг, ибо Шефтсбери, как Карл наверняка и предвидел, сразу же переключил всю свою незаурядную энергию на защиту дела вигов. Теперь у него появились новые возможности заставить страну согласиться с отстранением Якова, а там и значительно ограничить власть короны. Обстоятельства, личности, собственная политическая находчивость — все это работало на Шефтсбери, особенно если учесть, что железная решимость Карла сохранить все прерогативы королевской власти сталкивалась с сильнейшей оппозицией в стране.