Книга Пуговицы - Ирэн Роздобудько

— Кажется, я совершил ошибку… — сказал я.

Но мне не казалось, я был в этом уверен!

* * *

Океанские волны шлифовали ребристые дюны песка.

В такую волну можно было заходить долго, обманываясь иллюзией, что уже достиг определенной глубины, но при откате ноги оставались в воде разве что по колено.

Мы сидели в шезлонгах, так и не решаясь забрести в океан.

Да нам этого и не хотелось.

— Зачем ты стер те глупости? — в который раз спрашивала Лиза. — Если эта миссис Страйзен — единственная, с кем дружила Лика, у нее, вероятно, есть с ней связь и она сразу передаст информацию.

Какой же ты дурак, Дэн! Дурак!

Мне нечем было крыть.

Наслушавшись за эти дни нелепостей от подобных старушенций и старичков, я действительно потерял бдительность.

— Достаточно упреков, — сказал Дезмонд. — Надо подумать, как это исправить. По крайней мере мы знаем человека, который мог бы прояснить ситуацию.

— …И этот человек живет в мышеловке, подходить к которой мне нельзя! — сказал я.

— Тогда пойду я, — сказала Елизавета.

— Результат будет таким же: тебя не пропустят без разрешения хотя бы одного жителя этого проклятого миллионерского гнезда.

— И все же я попробую! — решительно сказала Лиза и поднялась с шезлонга, бросив нам через плечо: — Не ходите за мной! Я сама. Если к вечеру не вернусь — считайте жителей поселка людоедами. И не сидите на солнце — печет.

Мы с Дезом, как два школьника, накинули на себя полотенца и не сделали ни шагу: приказ есть приказ. Переглянулись, понимая друг друга без слов: лучше не попадаться ей под горячую руку.

— Странно, что, прожив такую кучу лет, я никогда не представлял, что женщина может быть вот такой, — сказал Дез, глядя ей вслед.

— Какой?

— Нор-маль-ной, — сказал Дезмонд Уитенберг. — Такой, как мы.

— Мы? Дискриминация по признаку! — сказал я. — Кажется, у вас этого не любят.

— На словах, дорогой, на словах. У меня всегда были силиконовые куклы. Я никогда не разговаривал с ними серьезно…

— А Опра?

Опра была первой женой Деза и погибла, спускаясь на лыжах с гор лет двадцать назад.

— Опра… Я думал: таких больше нет. — Он тоскливо посмотрел вслед Елизавете, которая поднималась по белой лестнице пляжа. — И ошибся…

…К вечеру она не вернулась.

Однако перезвонила:

— Не волнуйтесь. Меня не съели.

— Ты где?

— У Мели… У миссис Мелани Страйзен. Все в порядке. Я остаюсь ночевать. Утром увидимся.

Как всегда, она ничего не объясняла.

Марина

— Открой вон тот ящик! — сказала Любовь Даниловна.

Марина вздохнула. Она открывала его уже раз десять и знала, что будет дальше.

Несмотря на это, она покорно встала, отложила книгу и открыла дверцу шкафа, выдвинула ящик, вопросительно посмотрела на женщину.

— Доставай! — приказала та.

Марина вытащила три целлофановых пакета.

— Неси все, — сказала Даниловна. — Разберемся.

Марина выложила пакеты возле ее ног.

— Давай! — скомандовала Даниловна. — По очереди.

Марина взялась за первый пакет.

Осторожно вытащила из него темно-синее платье с белым вязаным воротничком, черную комбинацию — новую и старую одновременно. «Новую» — потому что ни разу не надетую, «старую» — потому что лет этому произведению советской легкой промышленности было лет тридцать. Далее последовало белье — такое же новое-старое. Черные чулки на резинках (это уже что-то более или менее современное, купленное ею же недавно), лакированные тупоносые туфли школьного фасона.

Все это Марина поднимала над кроватью перед глазами Даниловны, которая, хмуря брови, внимательно рассматривала каждую вещь.

— Давай второй! — скомандовала.

И Марина так же потрошила содержимое второго пакета: черная юбка, белая блузка, белое белье, белые тапочки на шнуровке, длинные черные гольфы…

— Третий!

В третьем было сиреневое платье с блеском, отдельно к нему — большой плотный воротник на пуговицах, белье телесного цвета, новые колготы марки «Конти» и стертые на подошвах, но красивые туфли на высоком тупом каблуке, с игривыми лаковыми бантиками.

Все это развешивалось на быльцах кровати опрятными слоями — одно за другим, чтобы, не дай Бог, потом ничего не перепутать!

— Слушай… — сосредоточенно бормотала Даниловна, поглощенная мыслями. — Интересно, зачем там, скажем, трусы? И совершенно новые колготы? А туфли? Они давят…

— Любовь Даниловна, — усталым голосом отвечала Марина, — не в театр же собираетесь…

Она знала, что старушке лучше поддакивать, чем уговаривать не говорить глупости.

— А сиреневый цвет… — продолжала Даниловна. — Не очень он претенциозно выглядит? Может, отпороть ту оборку? Точно! Садись: отпори эту идиотскую оборку!

— Хорошо, — соглашалась Марина. — Но тогда вы будете выглядеть, как школьница: будет выше колена!

— В самом деле? — задумывалась старушка. — Да, я об этом не подумала. Ну, тогда клади все на место. Что за чертовщина: нечего надеть на собственные похороны! Какая сейчас мода?

И они обсуждали «тенденции и тренды-бренды», как две студентки.

А потом Даниловна говорила:

— Может, хоть на похороны приедет…

И у Марины каждый раз замирало сердце.

Сколько раз она произносила про себя: «Он не вернется».

А зачем ему возвращаться, ради чего или кого?

В конце концов, он может впоследствии забрать к себе мать. И ее, Маринина, миссия на этом будет считаться завершенной.

…Разговоры с матерью о Денисе стали таким же ритуалом, как просмотр ее «смертного гардероба».

— Они были вместе меньше чем год! Разве это можно назвать браком? И вообще все получилось так неожиданно и спонтанно, что мы с отцом — царство ему небесное — не успели и глазом моргнуть. Никакой свадьбы. Привел ее к нам в гости, мол, поздравьте — женился. Все не как у людей. Не знала я с ним покоя! А был же отличником, стихи писал. Такие красивые… У меня даже где-то тетради хранятся. Потом покажу… Поступил на режиссуру, как мы его уговаривали — ну что это за профессия. Так счастлив был. А потом — как подменили парня: обучение бросил и в армию. Я тогда день и ночь плакала. Другие от армии бегут, родители что угодно делают, чтобы их дети туда не попали. Была и у нас такая возможность. Он уперся: в армию! Тогда я свой первый инфаркт и заработала. Молились. Ждали. А он еще и на досрочную остался! Вернулся. Институт все же закончил и уехал в провинцию. Думала, грешным делом, сопьется. Но он там хорошо зарабатывать начал.