Книга Рыдания усопших (сборник) - Людвиг Павельчик

Старый дом на краю леса совсем пришел в упадок – никто и не помышлял о том, чтобы заняться его ремонтом или хотя бы использовать землю под какие бы то ни было начинания, и меньше всех его нынешний законный владелец, живущий на попечении Франтишека и Стефки и только-только начавший вновь улыбаться. Для местных детишек дом стал источником бесконечных страшных историй, а для их родителей – напоминанием о том, насколько непредсказуемой может быть судьба человеческая. Однако, как оказалось, эта самая судьба еще не исчерпала своих фантазий касательно дома и заставила всю округу вновь усомниться в том, что он действительно необитаем…

Первым о привидении рассказал десятилетний сынок сапожника, засидевшийся допоздна у приятеля и вынужденный возвращаться в родительское гнездо в потемках. Появился он на пороге взбудораженный, испуганный и с ходу доложил, что «Липкина мамаша сидит на пригорке и кидает камни в реку». На ехидный вопрос матери, как же он ее узнал в темноте, парнишка заявил, что по голосу.

«Что же, ты и разговаривал с ней?» вступил в разговор и отец, прикидывая, какое орудие больше подходит для выбивания дури из голов маленьких лгунишек.

«Нет, но она пела».

Больше всего подошел ремень от старой портупеи. И приведенный с его помощью в чувства малец был отправлен спать.

Однако сообщения о появившемся в городке духе умершей посыпались в последующие дни, словно крупа из прохудившегося мешка. Беспокойная Тереза не желала покидать этот мир и являла себя черной тенью то в неосвещенных переулках городка, то на берегу Мис, но чаще всего – у ворот своего дома, где она стояла, бурча что-то себе под нос или напевая и словно ждала кого-то. Встреч с ней, разумеется, никто не искал, но в те годы широкой обводной дороги еще не существовало, да и новые кварталы Стрибро еще не были построены. Дом, где разыгралась трагедия, находился чуть ли не на перекрестке всех путей – во всяком случае, путникам, идущим из Фрайна или Свинны миновать его было практически невозможно, если они не хотели делать огромный крюк через пашню Франтишека. Впрочем, после первых же сообщений об этом странном явлении желающих ходить дальней дорогой стало значительно больше.

Разумеется, слухи эти не могли обойти стороной Липку, и он – единственный, кто не сомневался в их правдивости – с грустью наблюдал, как его шаловливые товарищи по играм готовят орудия борьбы с «потусторонними силами» и устраивают «облавы» на мнимое логово его матери. Хорошо еще, что самого Липку пока не наделили какими-нибудь дьявольскими качествами, и он мог спокойно передвигаться по городку, не опасаясь недоброжелательства соседей. Однако беспокойство и страх, поселившиеся в его сердце, нельзя описать словами – всем своим существом Липка чувствовал, что конец истории еще не наступил, и понимал, что мать – живая или мертвая – не успокоится, пока не доведет до конца задуманного. О Господи, почему ты не вернул ей рассудок при жизни? Почему не дал ей знать, что Липка не виноват в смерти ее малыша или хотя бы не уберег от деградации отца, своими дикими выходками вызвавшего к жизни… это?

Стефка злилась по поводу «пустых сплетен», как она именовала все рассказы о привидении Терезы, и отмахивалась от назойливых соседей, «лезущих с всякими глупостями». Все слухи она относила на счет малограмотности сельского населения да желания досадить ей, однако начала почему-то по нескольку раз перепроверять, заперта ли на ночь дверь в избу, да внимательно приглядываться к мокрой от дождя земле вокруг дома – не оставил ли кто следов? Если бы кто-нибудь застал ее за этим занятием, она, несомненно, стала бы отрицать любые «нелепые предположения» касательно мотивов ее поведения и ссылаться на свою удивляющую всех хозяйственность и любовь к порядку. Но Стефка все же была дочерью своего времени и социального сословия, и суеверия, впитанные, что называется, с молоком матери, не могли не влиять на ее мировосприятие и поступки. Кичась своей необычной для сельской местности деловитостью и умением отличать истинное от наносного, она не могла отказаться от бытующих в округе суеверных ритуалов, хотя и исполняла их большей частью украдкой, стыдясь собственного бессилия и невозможности от них отказаться. Перспектива столкнуться носом к носу с мертвой родственницей, ведущей охоту за собственным сыном, Стефку не прельщала, однако она, как настоящая волчица, готова ринуться в какую угодно битву ради того, чтобы сохранить неприкосновенность своей норы и волчат, среди которых по определению не могло быть приблудных. Ни на секунду не пришла в голову этой женщины мысль, что Липка – лишний в ее маленькой стайке, и с его уходом или исчезновением все страхи покинули бы ее жилище навсегда.

«Нет-нет, она притянула к себе голову малыша и поцеловала его в темя своими сухими губами, со мной тебе нечего бояться! У нас заперты двери, да и Франта дома, беззаботно похрапывает, задрав ноги на козырек кровати… Никто не посмеет потревожить покой обитателей этого дома – ни живой, ни мертвый! А скоро выпадет снег и придет Рождество, начнется веселая суета, и вы с ребятами сложите из ледяных глыб иглу, а потом ты найдешь под своей подушкой или в сапоге твой подарок. О чем тебе беспокоиться, малыш?»

Так приговаривала добрая Стефка, обняв Липку и чуть покачиваясь с ним вместе на кровати. Она не знала тогда, что за подарок вручит мальчику злая рука неведомого рока…

Ноябрьским вечером, когда темнеет рано, и легкий морозец покусывает щеки припозднившихся путников, дед Матей возвращался с груженой тыквами телегой из Вранова соседнего поселка, где у него жили родственники, «подбадривающие» деда время от времени продуктами с их поля да добрым словом. На восьмом десятке становится тяжеловато уделять внимание собственным угодьям, поэтому Матею помощь племянника была очень даже кстати, тем более, что тот никаких встречных требований пока не предъявлял и пожеланий наследства не озвучивал. Да и какое у деда наследство?

Укатанная тележными колесами дорога вилась вдоль реки, повторяя ее изгибы, так что во время всего пути явственно ощущалось промозглое осеннее недружелюбие Мис, к которому Матей, впрочем, привык за годы жизни на ее берегах. Время ледостава еще не пришло, и до слуха деда доносился монотонный гул ее вод, разбивающихся о прибрежные скалы, да причудливо изогнутые корни растущих у берега ив.

Дед почти достиг своей цели – до околицы оставалось метров двести-триста, а до его полуразвалившейся лачуги – с полкилометра. Сейчас из-за поворота покажется дом отставного военного, а там уж и деревня… Дед перехватил узду поближе к конской морде и добавил шагу, предвкушая живительное тепло печи да аромат горохового супа, миску которого непременно нальет ему его хозяйка.

В слабом, насилу пробивающемся сквозь облачную завесу свете луны Матей вдруг заметил человеческую фигуру, возникшую на дороге шагах в полусотне перед ним и побредшую, чуть покачиваясь, в направлении деревни. Насколько мог различить подслеповатый старик, фигура была закутана во что-то с головы до ног, и даже руками в такт шагам не двигала, что добавляло странности ее облику. Откуда мог появиться этот человек, когда в округе ничего, кроме заброшенного дома Бертольда, нет?

«Заброшенного дома?» переспросил себя Матей, и ему вдруг стало нехорошо. Разумеется, он, как и все жители Стрибро, был наслышан о странной истории, произошедшей недавно в стенах особняка, не прошли мимо него и слухи о появившемся в этих местах призраке, шатающемся по окрестностям и заглядывающем в окна домов, ища своего сына. Слышал дед и о том, что мальчик чудом избежал смерти от когтей сумасшедшей и не мог взять в толк, что же это за любовь такая странная? Впрочем, за свою жизнь старый Матей повидал столько необычного и наслушался таких небылиц, что удивить его уж ничем было нельзя – любая новая сплетня служила ему теперь лишь материалом для раздумий, но не поводом к беспокойству.