Книга 1000 белых женщин. Дневники Мэй Додд - Джим Фергюс

– Скажи, сынок, – обратился я к Гарольду, – я по милости Божьей знаю твою мать, Рэн, со дня ее рождения. Но мы с ней никогда не говорили об этих тетрадях. Она и раньше знала, что они не сгорели в том пожаре?

– Нет, отче, – ответил Гарольд. – Все эти годы они хранились в священной сокровищнице нашего племени вместе с целебными средствами. Только некоторые старейшины знали о них. Сам старый Маленький Волк хранил их при себе до своей смерти в 1904 году, но моей маме он никогда не говорил о них. Он тайно хранил их все двадцать пять лет с тех пор, как Люди изгнали его за убийство Жюля-семинола и лишили звания вождя-целителя. Когда он умер, тетради поместили в ящик для снадобий, и только недавно, когда узнали, что моя мать скоро умрет, дали прочитать их ей.

– И вот, после всех этих лет твоя мать узнала правду о своем происхождении, о своем настоящем отце! – сказал я Гарольду. – А ты, сынок, узнал правду о своем деде.

– Да, отче, – сказал Гарольд. – Теперь правда открылась нам, и мама хочет, чтобы вы дописали на последних страницах о том, что случилось в тот роковой день, и она могла умереть, узнав всю историю.

– Ты хороший мальчик, Гарольд, – сказал я ему. – Твоя мама должна тобой очень гордиться. Я сделаю, с Божьей помощью, как она просит. Приходи через неделю, к тому времени я закончу работу.

Вот так и получилось, что Господь в своей неизреченной милости и мудрости доверил мне завершить на Земле эту летопись под занавес моей собственной жизни. Он благословил меня, доверив эти драгоценные тетради моей временной заботе. Я уже читал их раньше, много лет назад, когда их принес мне старый Маленький Волк с просьбой прочитать их вслух, ведь он так и не выучил английский язык.

Теперь я благословлен как смиренный писарь написать послесловие к последней из этих тетрадей. Эта тетрадь с одного краю потемнела от крови Мэй Додд. И я касаюсь ее губами, благословляя. Я пишу, обходя отверстие с обожженными краями, оставленное пулей, прошедшей через все страницы и застрявшей в спине этой храброй женщины.

* * *

В тот день, когда на нас напали солдаты, я не убежал с остальными в холмы. Я побежал в деревню. Там я ходил среди бойни и пожаров. Солдаты, видя, что я обладаю саном, меня не тронули. Бог защитил меня в тот день, как защищает и во все другие, каждый день моей жизни, чтобы я мог нести Его Слово и Милосердие всем, кто готов принять их.

Я пытался защитить тех, кто не мог убежать, старых и слабых, от гнева нападавших. Я пытался помочь тем, кто хотел убежать. Где мог, я укрывал нагих женщин и детей. Я оказывал поддержку раненым и предлагал исповедь и утешение умирающим. Я ходил среди смертей и разрушений, адского огня на Земле.

Многие жители деревни погибли в тот день от рук солдат. Англичанка, Хелен Элизабет Флайт, выдающаяся молодая женщина, умерла, защищая свой дом. Последний раз, когда я видел ее живой, она стояла перед своим вигвамом, широко расставив ноги, и решительно заряжала свой дробовик, а затем стреляла по солдатам. В углу рта она сжимала свою трубку. Кто-то из солдат убил Хелен выстрелом в голову. А все ее прекрасные рисунки сгорели в огне. Это была большая потеря для искусства. Хелен стала бы известной художницей, если бы ее работы уцелели. Но увы – все, что от нее осталось, это несколько набросков в тетрадях Мэй…

Нашей негритянки, Юфимии Вашингтон, тоже не стало в тот день. Она умерла в бою, успев убить многих солдат. Она сражалась точно демон, так что молодые солдаты цепенели от ужаса. Ведь многие из них были еще мальчишками. В сердце Юфимии жили великий покой и великая ярость. Я верю, что Господь укротил бы ее ярость, ибо она была верующей женщиной. Но у Него были другие планы на нее. Ярость Юфимии я запомнил меньше, чем песни черных рабов – о радостях, о печалях, о свободе. Иногда, ухаживая за садом или выпекая хлеб или просто бродя по холмам, я ловлю себя на том, что напеваю их. И тогда я с благодарностью вспоминаю Мо-охтэвехо-э, Черную Белую женщину, как называли ее шайенны сначала, а позже – Нэксана-ханэ-э. Да, они все еще поминают боевые заслуги «Разящей дважды» в своих старинных обрядах. По милости Божьей я до сих пор помню ее песни.

Когда я нашел Гретхен Фатхауэр, она была еще жива, но смертельно ранена. Она прижимала свою мертвую дочь к своей могучей груди и горько рыдала. Ее муж, Дуралей, убежал на холмы в самом начале атаки, бросив семью на произвол судьбы. Гретхен была поистине чадом Божьим. Я укрыл ее и ребенка и пробовал, как мог, облегчить ее последние минуты.

– Он остафил свое дитя, – рыдала она. – Большой турень убеш-шал и забыл фсять ее! Я пыталась спасти маленькую Сару, бруддер Антоний.

– Конечно, сестра моя, – говорил я ей.

Я по воле Божьей причастил Гретхен и ее дитя, не сумев сдержать слез.

– Теперь ей хорошо, бруддер Антоний, – сказала Гретхен, пытаясь успокоить меня, сдерживая собственные слезы. – Да-а, она будет хорошо. Мы с ней отправимся к Саре и Боженьке в Сеано. Фсе будет хорошо, друк. Ф-фот увидишь…

И тогда, среди смерти и хаоса, Господь явил мне Себя через благость Гретхен. Он дал мне силы для предстоящих трудов.

К тому времени солдаты почти закончили ужасную расправу и уничтожили бо́льшую часть лагеря. Но вдруг раздались скорбные стенания – это шошонские разведчики обнаружили мешок с отрезанными руками детей и оплакивали свою потерю. Слышать их крики было невыносимо. Я подошел к ним и попытался успокоить. Я не знал шошонского языка, но благословил мешок и молился за души этих детей.

Кого-то из шайеннов солдаты пощадили в тот день, другие убежали в холмы. Тем же утром я встретил Марту, жену Колтуна-на-Голове, бродившей с потерянным видом по деревне с ребенком на руках.

– Помогите мне, брат Энтони, – взмолилась она, увидев меня. – Мой малыш совсем холодный.

Я собрал немного тряпок, уцелевших от огня, и закутал в них Марту и ее ребенка.

– Я должна найти капитана Бёрка, – сказала она. – Помогите нам, брат Энтони. Мэй ранена. Ей нужна помощь. Я должна найти Бёрка.

– Ты можешь отвести меня к ней? – спросил я Марту. – Я помогу ей.

– Мэй совсем холодная, брат, она умирает. – Марта отвела меня на утес над лагерем, но мы не сразу нашли их убежище.

Это была расщелина в скалах. Я и сейчас изредка прихожу туда. По милости Божьей я обустроил там скромную раку в память о Мэй Додд. Иногда мы с моими монахами проводим там службы, сидя в созерцательной тишине. Шайенны верят, что все, происходящее в мире, – каждое рождение, каждая жизнь и смерть – навсегда оставляет след в определенном месте, таким образом прошлое, настоящее и будущее на всей Земле неразрывно связаны. Со временем и я стал в это верить.

Я позвал Мэй у входа в расщелину, но ответом мне был лишь порыв холодного ветра. Тогда я вошел внутрь и увидел ее. Она сидела, привалившись к стене, – она была мертва. Больше внутри не было никого – ни Тихони, ни Пера-на-Макушке, ни Милой Походки, как не было там и дочери Мэй, Рэн. В этой пещерке я отпел Мэй Додд и вынул карандаш из ее холодных пальцев. Но тетради, этой самой тетради, которую по милости Божьей я держу сейчас в руках, при ней не было.