Книга Тайные общества русских революционеров - Рудольф Баландин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вернувшись весной 1873 года в Петербург, Софья Перовская посвятила себя революционной пропаганде среди рабочих. В дневнике она записала требования, которым должен удовлетворять достойный уважения человек: «а) закваска самостоятельности, б) известная степень способности развиваться, в) способность вдумываться как в себя, так и в окружающих… г) известного рода честность или искренность, д) преданность известной идее». По ее словам: «Наибольшего счастья человечество может достичь тогда, когда индивидуальность каждого человека будет уважаться и каждый человек будет сознавать, что его счастье неразрывно связано со счастьем всего общества. Высшее же счастье человека заключается в свободной умственной и нравственной деятельности».
Арестовали Перовскую в первый раз 5 января 1874 года. Полгода провела она в тюрьме и была взята на поруки отцом. Для этого ему пришлось заручиться разрешением начальника III отделения П.А. Шувалова, с которым он был знаком с давних пор. Освободившись, она уехала в крымское имение своей семьи. Поправив здоровье, отправилась в Тверскую губернию работать в больнице. Она не могла подвести отца и поэтому оставила на время революционную деятельность.
Вернувшись в Крым, закончила Симферопольские женские курсы и собиралась работать в Красном Кресте (тогда шла война с Турцией), ухаживая за больными и ранеными. Ее вызвали на «процесс 193» в качестве обвиняемой и оправдали, но в административном порядке выслали в город Повенец Олонецкой губернии. По дороге она сбежала и с этого времени перешла на нелегальное положение.
На окраине столицы она сняла домик, имея паспорт жены мастерового. Здесь часто собирался их кружок. Посещавший эти сходки Петр Кропоткин вспоминал:
«Со всеми женщинами в кружке у нас были прекрасные товарищеские отношения. Но Соню Перовскую мы все любили. С Кувшинской, и с женой Синегуба, и с другими все здоровались по-товарищески, но при виде Перовской у каждого из нас лицо расцветало в широкую улыбку, хотя сама Перовская мало обращала внимания и только буркнет: „А вы ноги вытрите, не натаскивайте грязи”…
Теперь в повязанной платком мещанке, в ситцевом платье, в мужских сапогах таскавшей воду из Невы, никто бы не узнал барышни, которая недавно блистала в аристократических петербургских салонах… Когда она была недовольна кем-нибудь, то бросала на него строгий взгляд исподлобья, но в нем виделась открытая, великодушная натура, которой все человеческое не было чуждо. Только по одному пункту она была непреклонна. „Бабник”, – выпалила она однажды, говоря о ком-то, и выражение, с которым она произнесла это слово, не отрываясь от работы, навеки врезалось в моей памяти…
Перовская была “народницей” до глубины души и в то же время революционеркой и бойцом чистейшего закала. Ей не было надобности украшать рабочих и крестьян вымышленными добродетелями, чтобы полюбить их и работать для них. Она брала их такими, как они есть, и раз, помню, сказала мне: „Мы затеяли большое дело. Быть может, двум поколениям придется лечь на нем, но сделать его надо”. Ни одна из женщин нашего кружка не отступила бы перед смертью на эшафоте. Каждая из них взглянула бы смерти прямо в глаза. Но в то время, в этой стадии пропаганды никто об этом не думал.
Известный портрет Перовской очень похож на нее. Он хорошо передает ее сознательное мужество, ее открытый, здравый ум и любящую душу».
Став членом «Земли и воли», она поехала в Харьков, надеясь организовать побег Ипполита Мышкина, находившегося в тюрьме. Однако осуществить эту акцию не удалось из-за недостатка сил и средств. Она вернулась в Петербург и после раскола «Земли и воли» примкнула к народовольцам, войдя в Исполнительный комитет этой тайной организации. Для Перовской революционный террор был прежде всего ответом на террор государственный, местью за смерть и мучения товарищей.
Она была активной участницей покушений на Александра II. После его убийства, которое Желябов, находясь в тюрьме, приписал себе как руководителю, Перовская пришла в отчаяние и, несмотря на нависшую над ней опасность, находилась в Петербурге, обдумывая планы освобождения Желябова и убийства нового царя. Конечно же, ни то, ни другое осуществить было невозможно.
Тем временем за ней велась настоящая охота. По городу разъезжали и ходили те, кто мог ее опознать, согласившись сотрудничать с полицией. Вскоре ее узнала одна торговка, проезжавшая в сопровождении околоточного надзирателя по Невскому проспекту…
На суде она держалась спокойно. Лишь однажды не выдержала, когда прокурор Муравьев позволил себе заклеймить революционеров: «Отрицатели веры, бойцы всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия, противники нравственности, беспощадные развратители молодежи». И воскликнул, что им «не может быть места среди Божьего мира!».
Перовская возразила: «Тот, кто знает нашу жизнь и условия, при которых нам приходится действовать, не бросит в нас ни обвинения в безнравственности, ни обвинения в жестокости».
Увы, так уж повелось с давних пор, что слишком часто радетелями веры и борцами за нравственность выступают те, кто не верит в высшие духовные ценности и ведет лицемерную, нечистую жизнь, а радеет за личные материальные блага и борется за свою карьеру…
В письме матери из тюрьмы 22 марта Софья подвела итог своего жизненного пути: «Я жила так, как подсказывали мне мои убеждения, поступать же против них я была не в состоянии, поэтому со спокойной совестью ожидаю все, предстоящее мне».
На скамье подсудимых она была вместе с Андреем Желябовым. С ним она подружилась в 1880 году и вскоре полюбила его всем сердцем. Это была ее первая и единственная любовь. Они были счастливы и умерли в одно и то же время. Но в отличие от любовных романов с подобным счастливым финалом супружеской жизни молодые революционеры погибли на эшафоте 3 апреля 1881 года.
Дворянин по происхождению, родился он в семье землемера в городе Путивле Курской губернии. О своем детстве вспоминал с любовью. По его словам, из тех лет осталось у него «только одно искреннее, чистое, хорошее». Ребенком он был горячо верующим, изливая в молитве все свои душевные тревоги и горести.
В юношеские годы «детское религиозное мировоззрение рухнуло, подкопанное пробуждающейся мыслью»; его сменила «любовь, поклонение красоте природы». Его определили учиться в гимназию города Новгород-Северского Черниговской губернии. Здесь он впервые остро ощутил присущие многим людям «беспринципность, холодный эгоизм, грубость, бесчеловечность». По его признанию, было лишь одно, примерявшее его с такой жизнью: «Ангельски чистый образ одной девочки, с которой даже не был знаком, с радостным и тихим чувством носил я в своей душе три года (от 12 до 15 лет). Она была для меня идеальным образом, высшим духовным существом».
Тогда же он стал много читать, заниматься самообразованием. Это «внесло в нравственный мир недостающую школе жизненную струю, возбудило новые мысли, открыло новые горизонты». Вместе с несколькими товарищами на собственные деньги они организовали домашнюю библиотеку в 150 томов по всем отраслям знания. В августе 1875 года он отправился в Петербург и поступил в Технологический институт. Однако ему категорически не понравилась царившая там строгая дисциплина: ежедневные проверки посещения занятий, через день обязательные репетиции (ответы на вопросы по прочитанным лекциям). Он считал, что это резко ограничивает свободу и унижает человеческое достоинство.
