Книга Тамерлан - Александр Сегень

Не удерживаемый больше тяжким грузом собственного войска, Тамерлан намного быстрее стал двигаться к первой цели похода, и все же, еще когда он оглянулся назад на оставляемую им рать, что-то хрустнуло в душе у него и надломилось, некто, сидящий глубоко внутри, вскрикнул и сказал ему: «Гибель!» И потом, ближе к вечеру того дня, когда войско осталось позади, он оглянулся на жен своих, и на краткий миг померещилось ему, что лица жен не белы от белил, а черны от черной траурной краски. Но пока еще это только померещилось.

Устраиваясь на ночлег в голой Чардарской степи на берегу Сайхуна, Тамерлан почувствовал, что заболевает – в горле саднило и прошиб пот. Он вызвал к себе кичик-ханым и снова заставил ее дразнить его своими танцами и раздеванием, но на сей раз все оказалось тщетно. Он снова был тот же Тамерлан, что и накануне похода.

– Тукель, принеси мне вина, – сказал он с тяжелым вздохом. – Или нет, не вина. Лучше – хорзы. Что делал Чингисхан, когда замерзал в голой степи? Пил хорзу.

Опьянев, он почувствовал облегчение, но ни сил, ни уверенности в ближайшем будущем не прибавилось, лишь сладостное равнодушие закрыло ему веки.

Все оставшиеся дни пути он пил. Днем понемногу потягивал кислое или сладкое красное вино, а вечером глотал хорзу, сидя у костра в палатке с куском баранины или конины в левой руке и печально беседуя со своими спутниками – Шарафуддином, Улугбеком, Шах-Маликом, Нураддином, Бердибеком, Ходжи-Юсуфом, Лисоном и мирзой Искендером.

В Отрар он прибыл уже в состоянии начавшегося запоя.

Глава 57. Отрар

Поздно вечером двенадцатого раджаба 807 года хиджры Тамерлан с небольшой свитой и сотней нукеров добрался наконец до Отрара, небольшого города, расположенного между срединным течением Сайхуна и подножием хребта Каратау. По-прежнему мела метель, сквозь которую даже с близкого расстояния трудно было различить силуэт несколько нелепого, но уютного отрарского дворца, построенного лет сорок тому назад ханом Золотой Орды Бердибеком. Дворец был окутан метелью, но на верхних его этажах полыхало пламя, отблески которого превращали картину дворца, охваченного огнем и снежной вьюгой, в нечто фантастическое.

Выглянув из кибитки и пьяно посмотрев на горящий Бердибеков дворец, Тамерлан рыгнул и выругался, затем произнес:

– Скажете, что это дурной знак? Ерунда!

Баш-Тимур Оглан из рода Джучи выскочил встречать долгожданного великого гостя, торопливо объясняя, что пожар на верхних этажах уже почти потушен, не нужно беспокоиться, а комнаты для Тамерлана и его свиты подготовлены на первом этаже, где потеплее.

– Кто же это зажег в мою честь факел? – спросил измеритель вселенной, усаживаясь на носилки.

– Выясняем, пока еще не выяснили, – суетился Баш-Тимур.

– Найдете поджигателя – повесьте вниз головой над горящей жаровней.

– Так и поступим.

Во дворце Бердибека для всех нашлись приготовленные уютные помещения. Тамерлан занял несколько комнат около тронного зала. В честь приезда он затеял было пирушку, но в тепле разомлел и быстро стал советь, его отнесли в спальню, где он мгновенно уснул.

Проспавшись и наутро опохмелившись, он устроил в тронном зале прием, усадив по правую руку от себя Баш-Тимур Оглана, Чекре-Оглана Джучи и Тайзи-Оглана Угэдэ, а по левую – Улугбека, Ибрагим-Султана, Айджеля, Нураддина, Шах-Малика, Бердибека и Ходжу-Юсуфа. К нему прибыл посол от Тохтамыша, старый Кара-Ходжа, с письмом, в котором затравленный Тохтамыш слезно просил о помощи.

– Ладно уж, – выслушав Кара-Ходжу, махнул рукой Тамерлан, – можешь поехать к этому старому щенку и передать ему, что как только я завоюю Китай, помогу Тохтамышу овладеть улусом Джучи. Кто там теперь заправляет? Шадибек?

– Да. Шадибек.

– Прохвост, известный прохвост. Ну а теперь не мешало бы нам и вина выпить.

И началось ежедневное винопитие, куда более крепкое, нежели то, которым сопровождались праздники по поводу великого курултая прошлой осенью. Нельзя было не заметить и одну весьма существенную разницу – Тамерлан стал гораздо быстрее пьянеть. Раньше он мог выпить подряд десять кубков и выглядеть трезвым. Теперь же от двух-трех становился болтливым и глуповатым, все время оправдывался, что зябнет и потому вынужден много пить вина и хорзы. Он требовал, чтобы и другие пили наравне с ним, но не дожидался, покуда собутыльники станут пьянеть в такой же мере, как он, и надирался гораздо раньше всех.

Он вдруг перестал интересоваться походом, не спрашивал, пришел ли кто-нибудь в Отрар из тех, кто растянулся на много фарсангов по Сайхуну, борясь с неутихающей вьюгой и морозом. А между тем первые отряды легкой конницы добрались до Отрара лишь 19 раджаба, спустя неделю после того, как сюда прибыл верховный вождь и «крона чагатаев». Но ледяное дыхание Чингисхана не ослабевало, морозы продолжали трещать в Отраре, со всех сторон продуваемом степными ветрами. Жены стали жаловаться на то, что во дворце Бердибека слишком холодно, а пить наравне с мужчинами они не могут. Чолпанмал-ага как простудилась еще в начале пути из Самарканда, так до сих пор и лежала в горячке.

– Хорошо, – сказал им Тамерлан. – Если первого шаабана холода не прекратятся, разрешу вам и Улугбеку вернуться в Самарканд.

К этому времени некоторые стали подозревать, что измеритель вселенной потерял свою счастливую звезду и разуверился в успехе начатого похода. Абдулла Лисон как-то зашел к нему, чтобы сообщить о своих новых вычислениях, по которым выходило, что если Тамерлан выступит из Отрара не позднее последнего дня месяца шаабана, то Китай будет завоеван им молниеносно. Астролог был крайне удивлен совершенно равнодушной миной, с какою Тамерлан выслушал это сообщение.

Поэт Шарафуддин Али Йезди ни с того ни с сего вдруг вновь попал в немилость к «куполу ислама». Однажды Тамерлан сказал ему:

– Скажи, ну зачем ты наполняешь свою «Зафар-намэ» всем этим непролазным словесным барахлом, а? Меня это так раздражает. Что ты как Гайасаддин Али! Сплошные выкрутасы да красивости.

– Простите, хазрет, – обиделся Шарафуддин, – но сравнить меня с Гайасаддином…

– А! – устало махнул рукой Тамерлан.

В последний день месяца раджаба, когда по плану войска чагатаев должны были бы уже миновать берега Иссык-Куля и вступить в Уйгурию, а вместо этого продолжали зимовать на правом берегу Сайхуна, Тамерлан вызвал к себе мирзу Искендера, который все-таки чувствовал себя в негласной опале, и сказал ему:

– Покажи мне свои волшебные чернила, Искендер.

– Вот они, – сказал мирза, открывая свой ларец и вытаскивая склянку с чернилами.

– Я хочу, чтобы ты написал ими кое-что от моего имени.

– Слушаю и повинуюсь, хазрет.

– Пиши: «НАДПИСЬ НА МОЕЙ ГРОБНИЦЕ».

Искендер послушно стал записывать то, что диктовал ему Тамерлан. Надпись, которую измеритель вселенной придумал для крышки своего гроба, была длинной и запутанной, полной каких-то мистических угроз, смысл которых сводился все к тому же – когда Тамерлан умрет, надо бояться его мертвого.