Книга Плешь Ильича и другие рассказы адвоката - Аркадий Ваксберг

— Алю уже не вернуть, — сказала клиентка (в оставшихся у меня документах нет ее имени, только инициалы, — пусть будет Зина), — никого уже не вернуть, все погибли: мать, отец, два брата. Только я и осталась. И еще Алькина фотография. Когда ее убили, мне было семь лет, ничего про нее не помню. Но я должна распутать эту историю. И если этот негодяй еще жив, убить его.

— В этом я вам не помощник, — пришлось мне ее оборвать, и она замолкла, взяв себя в руки.

История эта успела меня пронзить, пока я листал документы: слепую копию приговора на трухлявой от времени бумаге, письма из разных прокуратур, отвратительную по качеству фотокопию заметки об этом деле из какого-то официального, судя по лексике, юридического издания, — заметки, ничего не прояснившей, но зато распалившей воображение.

Какой адвокат не мечтает, чтобы ему досталась какая-нибудь увлекательная головоломка — вместо обрыдлых банальностей, которыми переполнено судебное повседневье! А тут была не просто головолмка — клубок загадок, обладавших — в контексте времени — поистине исключительной остротой.

Денег у Зинаиды, чтобы оплатить все расходы по командировке и ведению дела, разумеется, не было, а вести его бесплатно и ехать за свой счет, даже если бы я захотел, в адвокатуре не полагалось: за таким альтруизмом непременно виделось нечто порочное — с корыстным оттенком. Но у меня уже был в то время иной, куда более подходивший к данному случаю и куда более престижный канал. Заведовавшая отделом в «Литгазете» Валентина Филипповна Елисеева, увлекшись моим рассказом, запросто пробила мне редакционную командировку и дала все мандаты на изучение дела.

24 апреля 1940 года Аля ушла вместе с мужем из дома на окраине Сталинграда и с тех пор нигде больше не появлялась. За неделю до этого играли свадьбу. Под белой фатой (далась же тогдашним и нынешним новобрачным эта фата!) стояла невеста на восьмом месяце беременности: родные жениха (именно они, а вовсе не она сама и не ее родные) настояли, чтобы он женился и затем оформил отцовство. Матери будущего ребенка, с которой он жил, не таясь, уже более года, за два дня до свадьбы исполнилось семнадцать лет. Чтобы получить загсовский штамп, пришлось испрашивать разрешение горисполкома, которое — «в интересах будущего ребенка», как специально отмечено в документе, — почти сразу же было дано.

Николай Бурцев, тридцати шести лет, работал администратором областной филармонии, имел прочные связи с отцами города — это и навело потом на мысль, что он мог заручиться весьма солидной протекцией. Еще он был известен тем, что в подобном же «интересном» положении не без его прямого участия перебывало довольно много прелестниц, мечтавших о музыкально-актерской карьере, но они улаживали с ним отношения без особых скандалов. Аля как раз никакого отношения к тем прелестницам не имела — не окончив десятилетки, стала работать в гастрономе простой продавщицей, но почему-то именно с ней роман продолжался дольше обычного и привел к финалу, который не был для Бурцева самым желанным: к законному браку.

Подозрение пало сразу же на него — это понятно. Как понятно и то, почему он даже мысль о таком кощунстве сразу же назвал «гнусной и подлой». Любой на его месте точно так бы и поступил.

Вот объяснения Бурцева — в кратчайшем моем пересказе.

Из района новостроек, где они жили, оба поехали в центр города, какое-то время посидели на лавочке в сквере, потом разошлись. Он направился в парикмахерскую, она в свой магазин, где ей предстояло получить деньги в связи с декретным отпуском, который ей дали, потом купить продукты и вернуться домой. Но домой она не вернулась и в магазин не пришла.

Через три месяца на волжском острове Сарнинском, неподалеку от Сталинграда, нашли остатки трупа неведомой женщины. Труп был обезглавлен — череп валялся рядом. На правом резце верхней челюсти была металлическая коронка. По свидетельству родных, именно там и именно такая коронка была и у Али. При трупе (при, а не на) обнаружили окровавленный женский купальный костюм и вывалянную в грязи некогда белую женскую комбинацию.

В то время советские криминалисты повально увлекались новым методом скульптурного восстановления мягких тканей лица по черепу. Метод этот придумал антрополог и археолог, профессор Михаил Михайлович Герасимов. Газеты много писали о его достижениях: пиарили, как теперь бы сказали, с размахом. В разные годы он восстановил по останкам внешний облик Ивана Грозного, Улугбека, адмирала Ушакова и других исторических личностей. Так ли те выглядели при жизни или иначе, с полной достоверностью никто уже не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть. Да и точность воспроизведения в данном случае особого значения не имеет: история не пострадает, если Иван Грозный выглядел чуточку не так, как его изобразил уважаемый профессор. В криминалистике же эта «чуточка» играет порой первостепенную роль: от нее может зависеть судьба человека. Даже сама его жизнь.

Но криминалисты в те годы были уверены, что у них появилось волшебное средство. Неопознанных, почти полностью истлевших трупов — зримых следов нераскрытого преступления — было сколько угодно, без их идентификации следствие заходило в тупик. А тут — такая изумительная возможность! Найденный на острове череп отправили в Москву, в институт материальной культуры Академии наук — Герасимову на исследование. И вскоре пришел воссозданный им портрет: вылитая Аля…

Пока Герасимов трудился над портретом убитой, технологическая экспертиза пришла к выводу, что материал, из которого был сделан обнаруженный при трупе купальный костюм, идентичен с материалом той майки, из которой сама Аля его себе сшила. Другую такую же майку предоставила следствию и рассказала о том, кем и как костюм сшит, соседка Али и ее старшая подруга, медсестра Галина Остапенко. Рассказала и о том, где и когда они обе купили себе одинаковые майки. Галина была активной помощницей следствия, что не могло никого удивить: Галя и Аля выросли вместе, и вряд ли был кто другой, кому Аля поверяла все свои тайны.

Небольшая неувязка состояла лишь в том, что, по заключению медицинской экспертизы, женщине, чей труп нашли на острове, было около двадцати двух лет и что она перенесла уже и беременность, и роды. Однако неувязка эта следствие ничуть не смутила: Аля была девушкой крупного телосложения, так что разница в несколько лет могла, при плохой сохранности трупа, и не быть обнаружена. Что до родов — следствие почему-то решило, что в момент убийства (кто знает: мгновенного или медленного?) у Али могли начаться преждевременные роды.

И вот на таких основаниях, где сомнительное «могло быть» заменяло категоричное «было» (плюс то, что супруги вышли из дома вместе; что Бурцев резко изменил отношение к Але после того, как она отказалась сделать аборт, кстати, по тогдашним законам, запрещенный и, стало быть, криминальный; плюс то, наконец, что женился он лишь под давлением), областной суд признал обвинение доказанным и приговорил его к десяти годам лишения свободы. А тут как раз началась война. И всем уже было не до Бурцева и его пропавшей жены.

Но в том-то и дело (журналистская находка, а впоследствии, возможно, и ценный для писателя материал), что суду (безумные парадоксы нашего безумного времени!) было почему-то именно «до него»…