Книга Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

Главное и особенное внимание графа Строганова во время пребывания его в Симбирске обращено было на торговлю хлебом, на рыболовные промыслы и на участь бурлаков-работников, нанимающихся для сплава судов по Волге. Судохозяева, несмотря на все узаконения и правила правительства, из своекорыстия забирают на суда чернорабочих, часто без всяких видов, и тем дают повод к укрывательству и к переходам беглых и дезертиров; выдают таковым для приманки задатки и по прибытии на места угрозами, что они объявят о их виновности и неимении вида, задерживают условленную плату; во время пути не имеют о них вовсе никакого попечения, и, случись кому-нибудь из бурлаков заболеть, так что он не в силах был бы работать, хозяева безжалостно высаживали его на берег и кидали там как собаку, а в случае смерти – так в воду, без погребения.

Не знаю, какие потом последовали меры к отстранению и к прекращению сего зла, но они были необходимы ввиду той бесчеловечности и в особенности той безнравственности, в которой были поставлены рабочие в отношении соблюдения условий и договоров хозяевами.

Часть XXIV

Ревизия Симбирской губернии сенатором графом Перовским. – Острог. – Памятник Н. М. Карамзину. – Беспорядки по канцелярии. – Моя ревизия губернии. – Награды. – Отношения мои к служащим и помещикам. – Дело о виноторговце в Алатырском суде. – Жалоба крестьян Сызранского уезда. – Недоразумение с Б-вым. – Выговор, полученный от Жмакина. – Объяснение с Д. Н. Блудовым. – Раздача акций страхового общества. – Съезд дворян в Симбирск. – Распоряжения по удельному ведомству.

В мае месяце (1835) прибыл в Симбирск Перовский и остановился в доме тещи управляющего удельной конторой. Сделав приличные распоряжения к приему его, я был принят им сам с видимым ко мне уважением и вниманием… Странно мне показалось одно, что в разговорах со мной Перовского, невзирая на предварительно в Петербурге деланные мне наставления касательно совершившегося перехода казенных крестьян в удел, он ни одного раза не коснулся до сего предмета, да и вообще о делах говорил со мной весьма кратко и неопределенно. Приступая к ревизии губерний, он в первый день просидел в губернском правлении от 8 часов утра до 4 часов пополудни и, сколько я мог заметить по настольному реестру, более обращал внимания на делаемые удельной конторой требования, на числа поступления их и на время удовлетворения. С советниками губернского правления не вступал даже в разговор. Потом ездил со мной в тюремный замок и в заведения приказа общественного призрения, везде замечания свои делал тихомолком. По губернскому правлению прислал несколько предложений, однако же не по заметкам своим, но по поданным к нему прошениям или по особенно дошедшим до него сведениям (т. е. по докладам жандармов). По тюремному замку не похвалил и не сделал осуждения, но в больничных заведениях указал, что им замечено, «что все хозяйственные закупки и поставки делались под личным распоряжением члена приказа общественного призрения Смоленского, а не подрядом, что предложил немедленно отстранить, и если нет в виду подрядчиков к поставкам, то возложить сие хотя на смотрителя больницы».

Я и сам по прибытии моем в последних числах марта, в Симбирск заметил сию неправильную меру моих предместников, но, не торопясь, старался узнать прежде причину этого, а потом уже отыскать удобнейшее средство уладить; оказалось, что член приказа общественного призрения, давно уже занимавший сие место, разными натяжками и уловками так настращал поставщиков, что уже несколько лет к торгам никто не являлся. Больничные заведения опущены были совершенно. Каменное огромное здание, оконченное в истекшем году и стоившее казне до 280 тыс. рублей, по случаю ожидания приезда государя, в том году, однако же, не состоявшегося, было оштукатурено и обелено в сыром состоянии – единственно для вида. Все положенные для больных вещи устроены были на скорую руку и только треть для наличных больных при том дорогой ценой, с предположением на остальных усилить экономию, но с моим прибытием оговорено невозможностью.

Я же по новости моей в звании начальника губернии опасался устранять себя от форм и действовать в денежных расчетах решительно с личной моей ответственностью. Смотритель больницы, офицер, из заслуженных гвардейских унтер-офицеров, человек честный, бескорыстный, был выбран самим членом приказа общественного призрения и при всей своей старательности, видимо, был неспособен к быстрому действию и к промышленности в закупках, а потому хотя я и старался убеждать городского голову и других купцов принять участие в заготовлениях, но они все решительно от сего отказывались, а я все еще был в ожидании, пока губерния со мною более ознакомится и обыватели будут иметь ко мне доверие, чтобы мне помогать в моих действиях…

Получа предложения Перовского в половине мая, я был вынужден в тот же день оное привести в исполнение и, пока Перовский был в Симбирске, дело сие не подалось ни на волос. На неоднократные вызовы к торгам никто не являлся; смотритель забирал припасы и материалы там же, где брал их и Смоленский; но лишь только Перовский выехал, каждый день по присутствию приказа я был затрудняем разными мелочными донесениями и докладами так, что для закупки двух ночных горшков пять раз составлялись докладные журналы, а за превышением 5 копеек выпрашиваемых цен против справки дело это еще осталось неразрешенным и по отбытии моем из Симбирска.

В здании открылась сырость и копоть до такой степени, что во всех палатах должны были устанавливать железные печи, но и это мало помогало, хотя немного и очистило воздух. Полы рассохлись совершенно и требовали общей переборки. Старая ограда развалилась, комплект вещей не дополнялся, а все шли да шли безуспешно лишь форменные вызовы к торгам. Это заставило меня войти с представлением к министру и просить о перемене члена приказа общественного призрения. В донесении моем я все представил откровенно. Должно думать, что г. Смоленский имел особых покровителей и ходатаев за себя при министре, ибо и граф А. Г. Строганов в первый день своего приезда в Симбирск спрашивал моего мнения об этом чиновнике, намекая, что он весьма замечательное лицо. Брал Перовский из архива два или три дела по приказу к себе, но оные возвратил без объяснений о том, что его там могло интересовать.

Дело это кончилось тем, что я вдруг получил предписание от министра, что Смоленский по прошению его (которое он, вероятно, хотя и подал, но помимо меня) уволен для перемещения к другим делам, а в Симбирск назначен другой чиновник, бывший в то время членом же приказа общественного призрения в Воронеже и уволенный оттуда по неудовольствию начальника губернии. Этот господин с первого дня своего приезда оказался горьким пьяницей и был так расслаблен, что трясся всем телом. Это было поводом, что я стал просить Д. Н. Блудова частным письмом меня уволить тоже, но благосклонный и любезный отзыв моего начальника-благодетеля меня удержал.

Личное мое знакомство с Перовским много потерпело от двух случаев: когда приехала моя жена в Симбирск, я предварил ее, что она знакома с вотчимом Перовского – генерал-майором Денисьевым. Всем известно, что мать Перовского была крепостная девушка графа Разумовского и по прижитии им детей с большим приданым была выдана за Денисьева.[456]Когда Перовский приехал к жене моей с визитом, она имела неосторожность сказать ему, что она знакома с его вотчимом. Кто знал Перовского, тот может посудить, как его это кольнуло! А другое: на третий день его приезда в Симбирск, возвратясь от него, где я видел (управляющего удельной конторой) Бестужева, я получил пригласительный билет к обеду, который он предполагал дать на другой день Перовскому. Оскорбившись тем, что он не хотел лично ни предварить, ни просить меня, я тотчас же билет этот отправил Бестужева обратно, с целью дать ему почувствовать неприличие его поступка. Это случилось в среду, обед назначен в четверг. Бестужев, дабы оправдаться в глазах Перовского, с тем же посланным, с которым я возвратил ему билет, прислал мне письмо не в извинительном тоне, а как будто бы билет был вложен в это же письмо. Презрев такой маневр, в четверг на обед я не поехал. В четыре часа, разбудив меня после моего обеда, доложили мне, что приехал удельный чиновник, который просит позволения со мною видеться. Поставив себе за правило никого не заставлять дожидаться аудиенции, я вышел и нашел чиновника, который мне объявил, что у Бестужева все гости к обеду съехались и Перовский с час уже там и что только меня одного ожидают. Я приказал поблагодарить г. Бестужева за приглашение, объявив, что я уже отобедал и занят делом. На другой день я приехал по обыкновенно моему поутру в восемь часов к Перовскому. Он меня принял, как всегда, немедленно, но я заметил, что он в большом волнении. Когда же я стал просить у него извинения, что накануне, быть может, невольно причинил ему неудовольствие, заставив ждать меня к обеду, но что я вовсе не имел даже намерения быть у Бестужева, он отвечал, что «вовсе нет!», но тут же прибавил, что «ему, однако ж, больно, что я огорчил его доверенного чиновника таким обидным образом». На объяснение же мое, что и я точно так же мог бы считать себя обиженным невежливостью г. Бестужева, но переношу сие равнодушно, он замолчал, обратив разговор к другому предмету, и потом, провожая меня до сеней через залу, где было много чиновников, в том числе Бестужева и Флиге (жандармский штаб-офицер), остановил меня между ними, повторив мне сделанное еще в гостиной приглашение обедать у него, и спросил меня, в котором часу я сам обыкновенно обедаю, чтобы так и себя приготовить к этому. На ответ же мой, что не ему, а мне должно соображаться с его привычками, он добавил: