Книга Жизнь в Древнем Египте - Адольф Эрман

Согласно L. D., ii. 39 и след. с.

Для искусства Древнего царства центром был царский двор в Мемфисе, поскольку художники из этого города подняли свое творчество на такую высоту, которая даже сейчас вызывает у нас восхищение. Но в провинциях, где спрос на произведения искусства был низок оттого, что вся государственная власть была сосредоточена при царском дворе, искусство не имело возможности развиваться, и гробницы времени правления VI династии, сохранившиеся в Верхнем Египте, представляют собой в большинстве случаев странные варварские постройки[369]. После гибели Древнего царства это провинциальное искусство стало развиваться своим собственным путем, о чем свидетельствуют обнаруженные в Абидосе произведения искусства времен XI династии, которые имеют плавные очертания и выглядят симпатично, хотя выполнены очень неумело.

Воссоединение царства при Аменемхете I дало мощный толчок развитию искусства. Имеющиеся у нас рисунки эпохи Среднего царства, особенно в Бени-Хасане и Сиуте, равны рисункам из древнего мемфисского города Мертвых и, судя по стилю, являются их прямыми потомками. Все стилистические условности, отмеченные нами в древних работах, по-прежнему соблюдаются[370], и так же, как в древности, свобода творчества допускается лишь в случае второстепенных фигур. Но в более богатых и реалистичных композициях различие проявляется сильнее. Например, рубка деревьев показана в привычной манере – с козами, которым разрешили есть листья; но вместо положенных по правилам сикоморов с двумя зверями, которые тянутся вверх по обеим сторонам, как на рисунках времен Древнего царства, художник изобразил красивую группу качающихся пальм, на которые охотно прыгают игривые козы.

Согласно L. D., ii. 126.

Хотя искусство Нового царства украшало главным образом большие участки поверхности стен, оно все же во многом шло старыми путями. Правда, одно нововведение мы в нем все же обнаруживаем: теперь художнику разрешили изображать фигуру с вытянутой вперед ближней к зрителю рукой. Это было совершенно против древних канонов официального искусства. Однако в других отношениях искусство скорее отступило назад, чем шагнуло вперед, поскольку старание одновременно сохранить старинный стиль с его условностями и двигаться туда, куда направляла все возраставшая тяга к естественности, заставило художников больше, чем нужно, подчеркивать статичность и неестественность старого стиля. Мы можем, например, заметить по росписям храмов Нового царства, как, рисуя руки, они кокетливо изгибали назад пальцы или заставляли богов и царей удерживать все, что они подносят друг другу в дар, на весу краями ладоней. Это было намеренное и сознательное противоречие природе. Художнику это легко могло казаться самой возвышенной и близкой к идеалу формой искусства, но мы, люди современного мира, не имеем никакой причины приходить от всего этого в восторг.

Согласно L. D. iii. 12 а

Совершенно иначе обстояло дело с тем искусством, которое не было официально признано. Его развитием мы можем любоваться на многих рисунках из фиванских гробниц. Здесь мы встречаем фигуры, написанные свежо, ярко и смело, хотя видим их – так же, как во времена Древнего и Среднего царства – среди изображений простых слуг и рабов. Пленники-азиаты могли быть изображены, как хотел художник, но их надсмотрщик-египтянин должен был стоять в канонической застывшей позе[371]. Полуголая девушка, которая прислуживает гостям, может быть показана спиной к зрителю, с реалистически изображенными волосами и руками, нарисованными в перспективе; но госпожа, которой она подносит вино, должна быть «куклой старинной формы», поскольку принадлежит к верхам общества[372]. Если читатель вернется к изображению пиршества, он будет восхищен свободой, с которой нарисованы певицы и танцовщицы: очевидно, в отношении этих особ не вполне приличной профессии художнику предоставляли свободу творчества, а вернее, предрассудки, связанные с «хорошими манерами», в этом случае не вынуждали его насиловать свое искусство.

К счастью, официальное искусство не всегда было в силах устоять перед влиянием тенденции к большей свободе, и мы обнаруживаем мелкие уступки новому стилю в таких рисунках, где во всем остальном соблюдаются старые правила.

Эта тенденция не только была строго запрещена, но каралась и подавлялась так же, как и то религиозное движение, которое возбуждало народ при XVIII династии. Правда, однажды была сделана попытка подтолкнуть искусство вперед по пути свободы и заменить строгий монументальный стиль старых времен более реалистичным. Без сомнения, не было случайностью, что эта попытка реформы в искусстве совпала по времени с религиозной реформой: тот царь, который, внедряя новое учение, старался снять с религии Египта давивший ее, как он считал, гнет, попытался избавить и искусство от неестественного напряжения, от которого оно чахло. Концепция, лежавшая в основе обеих попыток, была, возможно, верной, но ни одна из них не дала прочного результата. Еще одной помехой для этих попыток изменений стал насильственный характер действий монарха. Царь, с одной стороны, желал полностью истребить старых богов, а с другой стороны, хотел полностью покончить с величавостью и спокойствием старого искусства так, что позволял новому искусству граничить с карикатурой.

Для этого революционного течения была характерна тенденция вводить в живопись новые жизнеподобные изображения на место старых избитых сюжетов, которые снова и снова преподносились зрителям. Кроме того, изображаемые на рисунке фигуры теперь полагалось писать такими, как в жизни, отчего их позы стали более естественными, а части тела прорисовывались правильнее.

Раньше царя изображали как полубога: он либо стоял перед богами своей страны и преподносил им жертвенные дары, либо наносил своим оружием удар пленнику, либо сидел в условной позе на своем троне под балдахином. Теперь художники с радостью стали подчеркивать на рисунках его чисто человеческие черты. Царя всегда, даже когда он едет в храм или молится, окружают его жена и дети, они находятся рядом с ним, когда он выглядывает из окна своего дворца, смешивают для него напиток из вин, когда он отдыхает на стуле.

Еще больше обращают на себя внимание некоторые детали этих изображений. Семья царя Аменхотепа IV (Эхнатона) действительно могла не отличаться большой красотой; царь и царица – которые, вероятно, были братом и сестрой – могли на самом деле иметь лица как у больных чахоткой и слишком длинные шеи, острые локти, жирные туловища, толстые лодыжки и тонкие икры; но художники, рисуя их фигуры, не были обязаны подчеркивать эти непривлекательные черты, как делали очень многие из них. Между старыми условными изображениями царей и этими карикатурами существовала золотая середина, и то, что большинство художников Эхнатона не сумели ее найти, было их роковым несчастьем.