Книга Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной - Любовь Виноградова

В тот день их девятке здорово досталось: вернулось всего четыре самолета. Экипажи, к счастью, вернулись все.

Машу, Галю и Ваню Соленова встречал весь полк во главе с Марковым. У Маркова уже начался роман с Галей, но в этот раз он удержался от публичного проявления чувств. Только когда Галя горела в самолете второй раз, в 1944 году, и ее привезли обгоревшую и раненую, Марков, больше не заботясь о том, что подумают люди, со слезами бросился к ней и понес на руках. В Москве у него остались жена и маленькая дочь, к которым он после войны не вернулся, женившись на Гале Джунковской.

Повидать родных в 1941 году, перед самой немецкой оккупацией, Машу Долину отправил командир 296-го полка Николай Баранов. Когда в 1943-м советские войска начали наступать, освобождая Украину, Марков, которого в 125-м гвардейском бомбардировочном полку уже тоже звали «Батей», обещал Маше отпуск, когда освободят ее Михайловку.[499]Об освобождении родной деревни она услышала в госпитале. О судьбе родных, которые на два года оккупации остались без ее помощи, Маша ничего не знала.

За время оккупации, пока она не отсылала родителям деньги, у нее набралось 19 тысяч рублей — сумма, какую она и в руках не держала (их награждали и за успешные боевые вылеты, и за сохранность техники). Получив деньги — большую кучу сотенных купюр, Маша стояла в раздумье: как же их везти? Набила до отказа планшет, карманы, часть в свертке сунула за пазуху. За сборами наблюдали полковой врач и Женя Тимофеева. Они сначала молчали, потом все-таки прокомментировали: «Ты в своем уме? У тебя при первой же посадке на поезд отрежут все твои сумочки и вывернут карманы!»

Врач полка Мария Ивановна принесла большие широкие бинты и иголку с ниткой. «Ну-ка, поворачивайся, красавица!» Сшив бинты с купюрами внутри, они обмотали ими Машу. Вскоре Маша вспомнила боевых подруг добрым словом: планшет, в котором было четыре тысячи, ей срезали в поезде, в давке.

На одной из станций она купила подарки: «маме — платочек, Верочке — шапочку, мальчишкам — шарфики, гимнастерки». Наконец добралась. Но в землянке было пусто, за порогом «все вверх дном перевернуто и ни единой живой души», сердце сразу оборвалось. Соседи сказали, что ее семья в соседнем селе, где Маша их и нашла, худющих, бледных, измученных. Казалось, прошла вечность, так постарели мать с отцом. Мама, бросившись к Маше, зарыдала, отец прикрикнул: «Живая же она, что плачешь, как по покойнику?» А сам был «белый как лунь», и по глубоким морщинам на щеках бежали слезы.

Глава 25

Маленькие, прикройте!

Вот какой запомнили Тоню Лебедеву ее однополчане: невысокая и худенькая, как подросток, с угловатой фигурой и некрасивым лицом. В волосах, которые Тоня снова отрастила до плеч после экзекуции Расковой, сильная проседь. Запоминались ее внимательные умные глаза и замечательная открытая улыбка, которая освещала лицо, делая его очень симпатичным. Она была хорошим летчиком, по мнению однополчан — сильнее, чем Блинова. Интеллигентная, убежденная коммунистка, хороший и надежный товарищ.[500]

Пробыв в 65-м полку более полугода, Тоня Лебедева и Клава Блинова стали своими в боевой семье. Их охотно брали ведомыми и иногда доверяли летать ведущими. Эти девушки, близкие подруги, делившие радости и горести, были очень разные: Клава — веселая, заводная, обожавшая танцевать, душа компании, Тоня — серьезная, относившаяся к ребятам-летчикам как к младшим, которых нужно воспитывать и учить. Она действительно была почти самой старшей по возрасту в своей эскадрилье и ее парторгом. Летом 1943 года Тоня часто проводила беседы с личным составом, рассадив летчиков и техников вокруг себя на сухой пыльной траве или, если шел дождь, на нарах в тесной землянке. Темы бесед придумывала не сама, а получала от замполита Прокофьева, человека не очень умного, но в целом неплохого.

В отличие от большинства замполитов авиаполков Прокофьев сам летал на задания и имел сбитые самолеты (один из них он «подарил» зимой на Калининском фронте Лебедевой: она была ведомой и он дал ей добить подбитый им самолет, потом записав его на Тоню). Его смерть, через короткое время после гибели Тони, тоже была смертью боевого летчика, а не канцелярской крысы: Прокофьева подбила зенитная авиация и он разбился при посадке. И все же, по мнению большинства летчиков 65-го полка, никакой пользы от Прокофьева не было и не могло быть. Помимо официальной роли — Прокофьев выступал с лекциями о ситуации на фронтах и международном положении, инструктировал комсоргов и парторгов по работе с летчиками и техническим персоналом и писал отчеты начальству — замполит, конечно, «выслеживал, как кто себя ведет».[501]К счастью, Прокофьев ни в ком из летчиков и техников не изобличил политических преступников и загубленных жизней на совести не имел.

Беседы, которые проводила с летчиками и техниками парторг третьей эскадрильи Антонина Лебедева, касались в июле сорок третьего года нового приказа Сталина, имевшего совсем другой тон, чем опубликованный за год до этого приказ № 227: теперь речь шла о том, что Красной армии, гнавшей немцев на запад, и государству, которое смогло повернуть маховик войны в другую сторону, требуется максимальная поддержка, полная самоотверженность населения.[502]В свете приказа особое внимание Лебедева в беседах уделяла сбору средств в фонд Красной армии, но касалась и более отвлеченных предметов. В число рекомендованных ГлавПУРККА — Главным политическим управлением Красной армии — тем для бесед, докладов и лекций входила тема о патриотизме великих русских писателей Пушкина, Гоголя, Толстого и Чехова, а также рассказы о великих русских полководцах, в том числе Кутузове, с именем которого в русском сознании в первую очередь отождествлялась победа над Наполеоном.[503]Пусть Лев Толстой был графом, а Кутузов служил своему отечеству, отождествляя его с царем и православной верой, сейчас, в разгар войны, было, как никогда, нужно поднять патриотический дух советского народа, напомнив ему о героях русской истории. В беседах об истории и литературе бывшая студентка МГУ, девушка из интеллигентной семьи Тоня Лебедева была в родной стихии. Но кончился июнь, и для бесед совсем не стало времени. Стояла, почти все время, летная погода — ясная, жаркая и сухая. В воздухе становилось тесно: обе стороны готовились к одному из самых больших сражений Второй мировой войны — Курской битве.

Солдаты и техника, разгрузку которых 65-й гвардейский авиаполк только что прикрывал на станциях Выползово и Скуратово, теперь форсированным маршем днем и ночью шли к фронту. Через несколько дней кровавой мясорубки сражения у деревни Прохоровка бо́льшая часть техники, над которой в глубоком тылу, на Урале и в Сибири, в три смены трудились полуживые от голода люди, превратится в никому не нужные груды искореженного металла. Людям досталось не меньше. «Из тыла, из многочисленных пунктов формирования и обучения непрерывным потоком шло к фронту пополнение — массы истощенных, измученных тыловой муштрой людей, кое-как умеющих обращаться с винтовкой, многие из которых едва понимали по-русски», — вспоминал писатель-фронтовик Василь Быков. По крайней мере больше половины, а по некоторым источникам — две трети этих людей будут вскоре внесены в списки потерь в Курской битве.