Книга Как я была принцессой - Жаклин Паскарль

Гаагская конвенция о гражданско-правовых аспектах международного похищения детей была принята в начале восьмидесятых для борьбы с участившимися случаями незаконного вывоза детей за границу одним из родителей. Проще говоря, если ребенок увезен из страны, подписавшей Гаагскую конвенцию, в другую такую же страну, он должен быть немедленно возвращен в страну своего обычного проживания. Конвенция касается только вопросов экстрадиции и не регулирует права опеки, попечительства и прочие. С течением времени к Гаагской конвенции присоединяется все больше государств: в 1995 году их было всего сорок две, а к 2006-му число участников выросло уже до пятидесяти шести. К сожалению, большинство стран Африки, Ближнего и Среднего Востока и Азии отказываются ратифицировать Конвенцию, а это значит, что увезенные туда дети лишены правовой защиты и помощи. Многие из бывших колоний и протекторатов европейских стран автоматически отказываются возвращать ребенка, если похитивший его родитель является их гражданином – своеобразная форма так называемого «постколониального синдрома». Кроме того, ряд стран – членов Евросоюза, подписавших Гаагскую конвенцию, тем не менее отказываются возвращать детей. Обычно это происходит, когда приоритет международных договоров вступает в конфликт с законами суверенного государства. Нередко на решение судьбы детей влияют националистические, расистские или половые предрассудки.

В результате предпринятого мною расследования мне стала известна печальная статистика, предоставленная Организацией Объединенных Наций, Государственным департаментом США, ведомством лорда-канцлера Великобритании и многочисленными агентствами и общественными организациями, занимающимися проблемой незаконного перемещения детей, а также сотни трагических историй о детях, лишенных одного из главных человеческих прав – права общаться с обоими родителями. Со всех концов земного шара мне звонили несчастные родители и, иногда со слезами, рассказывали о своей беде. А еще я узнала, что по аналогии с «оставленным супругом» я теперь официально называюсь «оставленный родитель».

После похищения Аддина и Шах меня неоднократно обвиняли в использовании средств массовой информации в собственных целях, и я не собираюсь просить за это прощения. Неужели хоть один врач после аварии, в которой пострадали его дети, будет стоять и праздно ждать прибытия «скорой помощи»? Я тоже использовала свою единственную профессию, для того чтобы помочь Аддину и Шах, а сейчас собиралась использовать ее, чтобы помочь другим детям и их родителям. Я хотела снять большой документальный фильм и рассказать в нем о том, как отцы и матери по всему миру крадут собственных детей, и о том, как реагируют на это правительства разных государств. Мне казалось важным показать социальные, эмоциональные и политические последствия таких поступков и объяснить людям, что нельзя использовать собственных детей как дубины, для того чтобы бить друг друга по голове.

Мне не хотелось, чтобы «Пустые объятия – разбитые сердца» стал просто голословным обвинением, снятым любительской камерой, поэтому я написала сценарий, включавший множество интервью и выездных съемок. Для его осуществления мне требовались хотя бы пара помощников, недели три времени, неиссякаемый запас энергии, а кроме того, не помешали бы пара отмычек и дополнительный источник душевных сил. Мы снимали фильм четыре недели в двадцати шести разных местах от Мельбурна до Марокко, от Парижа до Нью-Йорка: от Англии до Швейцарии. Я стала экспертом международного класса по уклонению от оплаты излишков багажа и по спасению самой себя из иностранных тюрем (меня арестовывали дважды, в Монако и Марокко, в тот момент, когда я преследовала похитителей детей и их сообщников). Кроме того, я овладела бесценным искусством молчать и слушать, даже когда слушать приходилось демагогов из Комитета ООН по правам ребенка.

Председательствующий судья Семейного суда Австралии достопочтенный Алистер Николсон помог мне открыть немало дверей по всему миру и прежде всего двери британского судебного ведомства. Я буду всегда благодарна ему за ту поддержку, которую он оказал мне в моем стремлении помочь главной жертве преступлений такого рода – детям. Подозреваю, что при этом в глубине души его честь питал надежду направить хотя бы часть моей маниакальной энергии в созидательное русло.

Работа над фильмом «Пустые объятия – разбитые сердца» оказалась не самым эффективным способом забыть о тоске по Шах и Аддину. Куда бы я ни ехала, мои мысли возвращались к ним, а в кармане всегда лежала их фотография как талисман, сохраняющий веру. Я помню, как однажды вечером впервые увидела Эйфелеву башню из окна своего отеля, причудливого здания на улице Риволи с миниатюрными балкончиками и скрипучими полами. Небо было того глубокого синего цвета, который встречается только в европейских сумерках, и на его фоне Париж мерцал как золотой слиток. Он был таким прекрасным, что у меня на минуту перехватило дыхание, и сразу же вслед за этим я особенно остро, будто физическую пустоту в груди, ощутила отсутствие детей. И все-таки они всегда были рядом со мной и придавали мне силы в самые трудные минуты, когда на меня наваливались усталость и отчаяние после очередных бесплодных споров с бюрократами или долгих, мучительных бесед с другими родителями, так же как и я лишенными счастья видеть, как растут и взрослеют их дети.

Сколько давления может выдержать брак, прежде чем в его фундаменте появятся трещины? Нам с Яном приходилось сталкиваться с миллионом трудностей, пока я писала эту книгу и одновременно снимала документальный фильм. Я стала резкой, упрямой и жесткой – совсем непохожей на ту женщину, на которой он когда-то женился. Я очень устала и мечтала только об одном – заснуть длинным воскресным утром рядом со своими малышами. Повторится ли это когда-нибудь в моей жизни?

* * *

В октябре фильм был закончен, а скоро я получила и первую боевую награду – во всяком случае, так я расценила приглашение выступить на Международной конференции по семейному законодательству с докладом о международном похищении детей. За это приглашение я тоже должна была благодарить судью Николсона, подсказавшего мою кандидатуру оргкомитету конференции. Приглашение, вероятно, означало, что отныне я перестала считаться просто жертвой и перешла в разряд экспертов. Перед своим первым публичным выступлением я так нервничала, что целые сутки ничего не ела. В тщательно выбранном красном костюме и черных замшевых туфлях я, дрожа от волнения, поднялась на трибуну и прочитала доклад о социологических аспектах похищения детей родителями, еще не зная того, что это лишь первая из многочисленных конференций и семинаров, которые мне придется посещать в будущем.

Пришло еще одно пустое и грустное Рождество. Я опять поставила под елку портреты детей и сфотографировала, чтобы отметить течение времени. Уже годы, а не месяцы прошли с тех пор, как я последний раз виделась и разговаривала с Аддином и Шах. Я пропустила все их дни рождения, я не знаю, когда выпал первый молочный зуб Шах, не знаю, о чем они сейчас мечтают и как смеются. Боль не стала меньше, но я научилась с ней жить. Я чувствую себя так, будто очень острым ножом кто-то вырезал большой кусок из самой середины моей души, и я так и живу с этой зияющей пустотой внутри, прикрытой только очень тонкой мембраной. Я слышала, что люди часто чувствуют боль в ампутированных конечностях. Наверное, именно это происходит и со мной.