Книга Третий шимпанзе - Джаред М. Даймонд

Точно так же, как на основе самих языков делаются некоторые выводы о времени предполагаемого распадения протоиндоевропейского языка, можно найти в самих языках ключи к ответу на вопрос о местоположении родины этого праязыка. Одним из таких ключей служит то, что наиболее близкие связи, сближающие индоевропейские языки с другими языковыми семьями, обнаруживаются с финно-угорскими языками, языковой семьей, в которую входит финский и другие языки, чьей родиной является лесная зона на севере России. При этом связи между финно-угорскими и индоевропейскими языками многократно слабее, чем связи между английским и немецким, которые объясняются тем, что английский был привнесен в Англию с северо-запада Германии всего 1500 лет назад. Эти связи также намного слабее, чем между германской и славянской ветвями индоевропейских языков, расхождение которых произошло, возможно, несколько тысяч лет назад. Таким образом, эти связи показывают намного более древнее соседство носителей протоиндоевропейского и протофинно-угорского языков. Но, поскольку финно-угорские языки произошли из лесов на территории современного севера России, мы можем предположить, что родина протоиндоевропейского языка располагалась в русской степи, к югу от лесов. Если бы протоиндоевропейский язык возник намного южнее (скажем, в Турции), то наиболее тесные связи с другими языковыми семьями были бы у него с древнесемитскими языками Ближнего Востока.

Второй ключ для поисков родины протоиндоевропейского языка состоит в неиндоевропейской лексике, привнесенной в достаточно большое число индоевропейских языков. Я уже упоминал, что эти обломки особенно заметны в греческом, а также явно выделяются в хеттском, ирландском и санскрите. Это говорит о том, что соответствующие регионы в более глубоком прошлом были заселены народами, говорившими на неиндоевропейских языках, а затем оказались захвачены носителями индоевропейского праязыка. Если это так, то родиной протоиндоевропейского языка была не Ирландия или Индия (в наши дни таких предположений почти никто и не делает), но также не Греция и не Турция (которые некоторыми учеными все же предлагаются в качестве родины праязыка).

С другой стороны, из современных индоевропейских языков наиболее близким к праязыку является литовский. В самых старых текстах на литовском языке, относящихся примерно к 1500 году н. э., содержится столь же значительная доля слов с протоиндоевропейскими корнями, как и в текстах на санскрите, появившихся почти на 3000 лет раньше. Консервативность литовского языка позволяет предположить, что он редко испытывал на себе искажающее влияние со стороны неиндоевропейских языков, и, возможно, так и остался в том же регионе, где зародился протоиндоевропейский язык. В прошлом литовский и другие балтийские языки были шире распространены в России, до тех пор пока готы и славяне не вытеснили балтийские племена на их нынешние, значительно сократившиеся территории в Литве и Латвии. Таким образом, и на этих основаниях географической родиной протоиндоевропейского языка можно считать Россию.

Третий ключ к разгадке дает нам реконструированный лексикон протоиндоевропейского языка. Мы уже видели, как помогает уточнить период существования протоиндоевропейского языка тот факт, что в нем присутствуют слова, обозначающие предметы, знакомые людям в 4000 году до н. э., но отсутствуют те, которые обозначают вещи, появившиеся после 2000 года до н. э. Можно ли таким же способом определить место, где говорили на протоиндоевропейском языке? В его словарном запасе есть слово, обозначающее снег («snoighwos», от того же корня английское «snow»), на основе чего можно предположить, что родиной языка были умеренные, а не тропические широты. Из множества видов диких животных и растений, имеющих названия в протоиндоевропейском (например, «mus» — мышь), большинство распространено в основном в умеренной климатической зоне Евразии; это помогает определить широту, на которой располагалась родина праязыка, но не долготу.

На мой взгляд, наиболее убедительным указанием, обнаруживаемым в словарном запасе протоиндоевропейского языка, являются не присутствующие, а отсутствующие слова, — а именно, наименования многих злаков. Говорившие на протоиндоевропейском определенно в какой-то степени занимались земледелием, поскольку у них были такие слова, как «плуг» и «серп», но сохранилось лишь одно слово, обозначающее зерно как таковое, без указания вида. Для сравнения отметим, что в реконструированных языках прото-банту в Африке и прото-австронезийском в Юго-Восточной Азии имеется множество наименований злаков. На прото-австронезийском говорили в еще более далеком прошлом, чем на протоиндоевропейском, так что у современных австронезийских языков было больше времени, чтобы утратить эти древние наименования злаков, чем у современных индоевропейских языках. Несмотря на это, в современных австронезийских языках до сих пор используется гораздо больше древних названий злаков. Следовательно, носители протоиндоевропейского языка и вправду возделывали лишь немногие злаки, а их потомки заимствовали или изобретали названия злаков, переселяясь в регионы с более развитым сельским хозяйством.

Придя к такому выводу, мы сталкиваемся с двойной загадкой. Во-первых, к 3500 году до н. э. сельское хозяйство стало преобладающим укладом жизни почти на всей территории Европы и в большей части Азии. Это значительно сужает территорию возможного расположения родины протоиндоевропейского языка; ею должен быть необычный регион, в котором сельское хозяйство не имело главенствующего положения. Во-вторых, возникает вопрос, что обеспечило носителям протоиндоевропейского языка возможность экспансии. Важнейшей причиной экспансии банту и австронезийцев было то, что первые носители этих языков занимались сельским хозяйством, и когда они приходили в районы, населенные охотниками-собирателями, то подавляли местных жителей своей численностью или побеждали. То обстоятельство, что носители протоиндоевропейского языка, имея земледелие в зачаточном состоянии, захватили Европу, где сельское хозяйство уже было развито, противоречит историческому опыту. Следовательно, мы не сможем ответить на вопрос «откуда», касающийся происхождения индоевропейских языков, пока не разберемся с самым сложным вопросом — «почему».

В Европе незадолго до возникновения письменности произошла не одна, а две экономических революции, имевших настолько далеко идущие последствия, что они вполне могли стать причиной сокрушительного шествия одного из языков. Первым из этих переворотов стало внедрение земледелия и скотоводства, возникших на Ближнем Востоке около 8000 лет до н. э. и занесенных из Турции в Грецию около 6500 лет до н. э., а затем распространившихся на север и на восток, до Британии и Скандинавии. Земледелие и скотоводство позволили обеспечить устойчивый рост человеческих популяций относительно того, что было возможно в прошлом, когда человек добывал пропитание исключительно охотой и собирательством (глава 10). Колин Ренфрю, профессор археологии Кембриджского университета, недавно опубликовал книгу, заставляющую много размышлять: он утверждает, что народом, принесшим индоевропейские языки в Европу, были как раз земледельцы из Турции.

Первой моей реакцией на книгу Ренфрю была мысль: «Конечно же, он прав!» Сельское хозяйство должно было совершить в Европе лингвистический переворот, как оно совершило его в Африке и в Юго-Восточной Азии. Это особенно правдоподобно еще и потому, что, как подтвердили генетические исследования, именно первые земледельцы внесли наибольший вклад в генофонд современных европейцев.