Книга Земля Злого Духа - Андрей Посняков

Странно, но людоеды за беглецами больше не гнались – то ли потеряли, то ли просто были уже пуганные выстрелами и несмотря на все свое скудоумие прекрасно соображали, что к чему.

Да-а, скорее всего – пуганые…

– Эгей, православные-е-е!!! Эгей! – остановившись слегка перевести дух, еще громче закричал Еремеев.

Покричал, подмигнул тяжело дышавшей от усталости суженой, прислушался… и вскоре услыхал ответные крики! Ну да, невдалеке, за ельником, явно кто-то был! Уже стало слышно, как затрещали ветки…

– Эй, православные! – снова выкрикнул Иван и осекся, увидев выглянувшую из ельника девчонку в рыжей лисьей шапке, с плоским круглым лицом и черными, вытянутыми к вискам глазами.

– Господи, Боже… – Зачем-то заслоняя Настю, Еремеев удивленно посмотрел на девушку. – Ты кто?

– Я – Нэснэй, – неожиданно улыбнулась та. – Так мое имя.

– Это ты, что ль, стреляла?

– Стрелять? Да, да. – Девчонка сорвала с плеча лук – показала.

– Тьфу ты… Из пищали кто стрелял, спрашиваю? – устало рассмеялся Иван. – Пищаль, понимаешь? Бух! Бух!

– Бух, бух! – Дева радостно закивала. – То Спаси, Спаси… Маюни, да-а!

– Маюни?! – Бросившись к незнакомке, атаман обрадованно схватил ее за плечи. – А где он? Где Маюни, где? Подожди-ка… а ты случайно не из Аючей рода?

– Аючей! – громко повторила девчонка. – Та-ак! Атаман!

– Ну, слава Богу, признала.

– Атаман! Атамане! Господи, глазам своим не верю. Атаман! И Настя с ним – живая!

Радостно вопя и потрясая ружьями, из ельника выскочили двое – Афоня Спаси Господи и Устинья… за которой, с луком в руках, бежал улыбающийся остяк.

– Живы все, живы… А мы ведь надеялись, Господа молили… ага!

– Ой, как вы похудели, да-а.

– А ты-то у нас всегда худой был! – Обняв Маюни, Еремеев вскинул отрока на руки, закружил. – Боже, счастье-то какое – нашлись!

Устинья с Настей тоже уже обнялись и вовсю целовались:

– Ах, подруженька! Живая! Жива!

– Други! – вдруг поднял руку Иван. – За нами людоеды гнались… Кабы не подкрались, не напали бы.

– Не нападут! – Пригладив растрепанные космы, Афоня недобро прищурился. – Они нас, спаси, Господи, боятся.

– Боя оружного испугались?

– Его. – Послушник тихонько засмеялся и, осенив себя крестным знамением, продолжал далее: – Людоедов тут одно семейство кочует. На нас третьего дня напали – мы и уложили с полдюжины, остальные убегли. Теперь, как выстрел услышат, десятой дорогой обходят, дураки-дураки – а иногда и умные.

– Вот и славно, что так, – дотронувшись до шрама на правом виске, Еремеев повторил еще раз: – вот и славно.

А затем уже поинтересовался по поводу остальных и, узнав, что их еще придется догонять, ничуть этому не удивился.

– Знаки будут за собой оставлять? Вешки?

– Лоскутки, – улыбнулась Устинья.

Всегда застенчивая, а после того прискорбного случая даже нелюдимая и робкая, здесь, в лесах, да еще в столь небольшой компании, девушка расцвела: приобрела уверенность, гордость, по всему чувствовалось – здесь ее слушали, здесь кое-что значило ее слово.

– Это Устинья велела почаще палить, – негромко пояснил послушник. – Особенно – ночью.

– А с чего вы решили, что мы побережьем пойдем?

– Так а как еще-то? Спаси, Господи, не драконам же в пасти. У вас, кстати, одежка какая-никакая есть?

Глядя на мокрый голый торс атамана, Афоня улыбнулся и махнул рукой:

– Да сыщется. Зипун свой отдам – на Настену налезет. Там вон, в ельнике, у нас шалашик, костер…

– Людоедов, значит, не боитесь.

– Говорю же – не сунутся! Ох, атамане, – вспомнив вдруг, с некоторым смущением доложил послушник, – а ватажники-то нового вожака выбрали. Прям на кругу десятника Олисейку Мокеева и избрали. А он уж, спаси, Господи, загордился – фу-ты, ну-ты!

– Лучше бы Яросева Василия избрали, коли уж на то пошло. – Еремеев вновь потрогал шрам.

– Или – отца Амвросия, – сверкнул глазами Афоня.

– Отца Амвросия нельзя – он лицо духовное.

– Тогда Ганса!

– Так тот и вообще – немец.

Атаман ухмыльнулся, глядя на переодевшуюся в мужское платье невесту, и, покусав губу, молвил:

– Догоним вначале своих, а уж потом разберемся, что там да как.

– Ой, господине, – тряхнула челкою подошедшая Устинья. – Мыслю – разбиратися долго придется. Нехороший Мокеев человек, недобрый и до власти жадный вельми. Так же, как дева его, Оленка.

Иван с удивлением вскинул глаза:

– Так они поженились, что ли?

– Ага, поженились, как же! В грехе живут, блуд блудом. Отец Амвросий уж сколько им говорил, указывал, чтоб не на людях, без вызова… А все будто о стенку горох!

Махнув рукой, Устинья поплотней запахнула накинутую поверх рубахи жилетку, кожушок из оленьей шкуры с меховой выпушкой. Красивый такой кожушок, с узорами… Где-то атаман уже его видел… Ну да! Видел. Маюни в таком щеголял, правда, на голое тело. А теперь вот – Устинье отдал… или подарил… ишь ты!

– Маюни, друже, – обернувшись, подозвал Иван. – Тебе от нас благодарность глубокая. Не научил бы ты Настену речи ненэй-ненэць, нипочем бы мы от колдунов не выбрались, в болотине б утонули… или хуже еще.

– Господи, со святыми упаси! – сверкнув глазами, перекрестился Афоня. – Так вы у колдунов были?!

– У них, – спокойно кивнул Еремеев. – В узилище. Насилу выбрались.

– Так это…

– После расскажу, друже! Ну… или по пути. Где, говоришь, у вас костерок-то?

Они нагнали ватагу дня через три, именно столько дней казаки, отправив разведку, стояли лагерем на краю большого болота, протянувшегося неизвестно на сколько верст. Челноки еще издали заметил караульный – Ондрейко Усов, завидев атамана, обрадовался, аж в ладоши хлопнул:

– Вот ведь, Господи, радость-то какая, ага! Ну-у-у… теперя пир закатим!

Иван улыбнулся:

– Закатим, а чего ж?

Махнув рукой караульщику, вся честная компания поплыла дальше, к стоявшим у низкого берега стругам, к шатрам…

– Господи, глазам своим не верю! – подбежав, распахнул объятия отец Амвросий. – Атаман! Атамане! Нашелся! Пришел… Вот ведь радость-то! Эй, гляньте-ка, кто пожаловал!

Казаки и девы, радостно гомоня, обступили вернувшихся:

– Ох, атамане! А мы уж и не чаяли.

Часть ватажников, впрочем, никакой радости не испытывала, правда, таковых было немного… а многих верных друзей Еремеев что-то не видел. Ни Якима, ни немца Штраубе, ни Михейки Ослопа, ни…