Книга Жизнь цирковых животных - Брэм Кристофер

Генри понимал, как неуместна его болтовня, но не мог остановиться.

– Ну вот, мистер Дойл, мы и встретились лицом к лицу. Я столько слышал о вас – сначала от вашей сестры, потом от нашего – уф – друга, Тоби.

Калеб метнул быстрый взгляд на артиста и снова отвернулся:

– Не верьте ничему, что услышите от Тоби.

– Почему? Потому что он все еще в вас влюблен?

Калеб опять поморщился:

– Нет. Он только воображает, что влюблен в меня.

– Разве это не одно и то же? – усмехнулся Генри. – Нет, я знаю, что вы имеете в виду. Бывает и так, что другой любит любовь или еще что-нибудь, а мы оказываемся посредниками между ними.

Теперь Калеб взглянул на него по-доброму, почти дружески.

– Не хотелось бы обсуждать Тоби. Почему все вечно говорят о Тоби? Что в нем такого особенного?

Генри призадумался:

– Попка красивая.

Калеб нахмурился, словно услышал оскорбительную грубость, но, вздохнув, признал:

– Да. Попка красивая. И актер он неплохой. К тому же, в мальчике нет ничего дурного – злобы, подлости.

– Он прекрасный актер. Сходите, посмотрите его в этом спектакле.

Калеб словно не слышал.

– Но у Тоби нет здесь и сейчас. Нет личности. Нет границ между собой и другими людьми.

Генри улыбкой подтвердил его правоту. Он был доволен тем, что заставил Калеба разговориться.

– Он считает, что не добился взаимности, потому что вы все еще влюблены в умершего друга.

Глаза Калеба снова погасли.

– Он и это вам сказал? Что он еще наговорил?

– Мало чего. Говорил, что все еще любит вас. Для него это заслоняет все остальное. – Генри чуть было не спросил, говорил ли Тоби Калебу о нем, но ответ известен заранее. – Или вы не помните, что такое первая любовь? Она крепка, прочна как скала. И тупа, как скала, должен прибавить. – Он рассмеялся. – Признаться, я разочарован тем, сколь мало значит для вас Тоби. Я-то думал разыграть из себя Маршаллину[107]и уступить дорогу молодой любви.

Калеб покачал головой:

– Я старался полюбить его, и не смог. Так и не полюбил. Все сводилось к сексу. Это было хорошо, но Тоби хотел большего. И я – тоже. Интересных разговоров. Взрослого общения. Интереса хоть к чему-нибудь, помимо нас двоих.

– Прошу прощения, но как на ваш взгляд… Тоби нравится… секс? – Этот вопрос оказалось непросто выдавить из себя.

Калеб даже вздрогнул, изумленный и озадаченный.

– Ясно, – сказал Генри, – значит, дело во мне.

– Да нет, я не хотел… – пробормотал Калеб. – Вы просто… застали меня врасплох такой откровенностью.

Но Генри подметил на его лице облегчение и радость. Конечно, и драматург человек – ему приятно знать, что его бывший партнер не достиг вершины блаженства с другим мужчиной. Не стоит рассказывать ему о чисто символическом акте минета на крыше пентхауса.

– Секс ему нравится, – сказал, наконец, Калеб, – но он подходил к делу слишком сознательно, словно исполнял долг. Он то ли секса боялся, то ли что я недостаточно люблю его. – На этот раз гримаса Калеба вышла еще выразительнее. – И в Бена я больше не влюблен. В моего умершего партнера. Тоби выдумал это без всякой на то причины – разве что я не любил его, а Бена любил.

– Скорбь и любовь не исключают друг друга, – кивнул Генри.

Калеб явно удивился тому, что кто-то его понимает, и это подвигло его продолжать:

– И скорбь не так уж глубока – Бен умер шесть лет тому назад. Я уже почти не горюю по нему. Но я горюю по своему горю. Вы понимаете? Особенно теперь. Я написал новую пьесу, она провалилась. Это очень больно. Так всегда. Но из-за этого я начал вспоминать Бена. Как будто мне понадобилась реальная боль, сильная боль, чтобы заглушить эту пустяковую обиду на плохие рецензии, на то, что пьесу сняли со сцены. – Он фыркнул, негодуя на самого себя. – Тоби не мог этого понять. Он решил – это значит, что я по-прежнему люблю Бена. Скорее уж, я влюблен в свою утрату. И то временно. На данный момент.

– Каким был Бен? – спросил Генри. – Он тоже имел отношение к театру?

– Нет. И это, среди прочего, очень мне нравилось. – Калеб слегка принужденно засмеялся, но видно было, как он рад возможности поговорить о Бене. – Он преподавал математику в старших классах, в частной школе…

И он начал рассказ о человеке, который бросил колледж, чтобы учить детей – Бен был восемью годами старше Калеба, и они прожили вместе десять лет; Бен отнюдь не был святым, шлялся направо-налево, причинял Калебу боль. Не эти подробности интересовали Генри, а то, как говорил Калеб – тепло, но не приукрашивая покойного друга. Согретый любовью реализм.

Калеб все еще рассказывал о Бене, когда из проулка они вышли на широкий и пустой бульвар – Седьмую улицу. Мимо проехал одинокий хлебный фургон. Бары и кафе были закрыты, работал только овощной рынок на углу. Высокий кореец в бумажном поварском колпаке стоял в пятне света перед ларьком, размахивая клюшкой для гольфа, отрабатывал удар. На востоке ночное небо вылиняло до легкой, приятной голубизны.

Калеб указал рукой влево, и они свернули вверх по Седьмой.

– Бен промучился три года, – продолжал он. – Три года по больницам.

– И все это время вы были рядом?

Калеб кивнул.

– Ужасно.

Калеб посмотрел Генри в лицо.

– Десять лет назад я похоронил Найджела, – сказал Генри. – Я был ему нянькой, врачом, поварихой. Задницу ему подтирал.

Он мимолетно улыбнулся Калебу и отвел взгляд, опустил глаза.

– Трудно поверить? Такой повеса, как я. – Он покачал головой. – Стараюсь никому не говорить. А то люди смотрят как-то странно. Словно подозревают в тебе какой-то изъян. Не то чтобы ты был особенно плох или там хорош, но не как все. Поврежденный. Вам я могу сказать, потому что вы сами через это прошли. Как это мучительно. Как утомительно и скучно. Каким беспомощным себя чувствуешь. – В голосе Генри зазвучала давняя нотка гнева. – А когда Найджел, наконец, умер – он был намного моложе меня, на пятнадцать лет, – когда он умер, я сказал себе: довольно. Больше я никогда не буду несчастен. Я заплатил по счетам и не стану страдать напрасно. Ни ради любви, ни ради искусства. Буду страдать ровно столько, сколько понадобится для игры. – Он снова улыбнулся, обнажил зубы, словно вызывая Калеба на спор.

– И после Найджела у вас не было любовников?

– Любовников сколько угодно, партнеров – нет. Юнцы вроде Тоби. Приятная компания на два-три месяца. Потом они уходят. Они всегда уходят. И отнюдь не разбивают мне сердце. Потому что я не вкладываю в это эмоции. Все эмоции берегу для работы. Актерам нужны необременительные любовные связи. Вот почему я так плохо играл, пока болел Найджел.