Книга Инжектором втиснутые сны - Джеймс Роберт Бейкер

Так чем же они занимались наверху, в голубой спальне? Ведь она продолжала бывать там. На кровати остался запах ее духов. Ничего Деннис там не проливал, когда дрочил, чушь это все. Очевидная попытка с моей стороны избавить Шарлен. Избавить — от чего?

Что же это за большой темный секрет был у них? «Она тебе рассказала?» — орал он на меня. Рассказала мне — что? Что они занимались там наверху — чем? Что на самом деле было в примыкающей комнатке? Старые доски для серфа и поляроидные снимки или намордники и хлысты? А та коллекция цепей и прочих садо-мазо-принадлежностей у Большого Уилли — может, это всего лишь отражение того, что свойственно хозяину и хозяйке дома? Может, Деннис привязывал ее к кровати и наблюдал, как она вырывается, пока пуговицы на ёе блузке не расстегивались от давления ее грудей? Или надевал на нее собачий ошейник с шипами и заставлял просить у него косточку? Или стегал ее по заднице хлыстом, пока она не начинала плакать вовсю? Было ли частью игры то, что она рано или поздно сбежит и таким образом одолеет его? И уже сама пройдется кнутом по его костлявой заднице? Будет вдавливать каблук ему в промежность, пока он не начнет стонать и закатывать глаза? Крепко привяжет его к кровати кожаными ремнями, так, чтобы он и шевельнуться не мог. А потом, когда он окажется полностью в ее власти, порежет его лезвием бритвы, порежет — совсем чуть-чуть! — только в некоторых местах, определенных чувствительных местах. Нужно ли им обязательно видеть кровь, чтобы возбудиться?

Может, именно это она имела в виду, когда сказала, что расхерачена больше, чем я думаю? Была ли ее агорафобия не столько защитным механизмом, сколько попыткой «остаться при своих», успокоительным бальзамом для того, что еще оставалось от ее совести? Если бы я послушал кассету дальше — что я услышал бы на ней? Болезненно острые оскорбления и звуки ударов, которые объясняли бы, как ее загнали в безнадежный ужас, в котором она жила все последующие годы? Или же новейший ритуал фетишистской боли, который объяснил бы, почему она выбрала жизнь с ним?

Не исключено, что какая-то часть ее и хотела вырваться на свободу. Может, именно поэтому она и выстрелила в него в ту ночь, когда был пожар? Но даже эта сцена выглядела подозрительно. Она профессионально разделалась с собаками, по выстрелу в каждую — но каким-то образом ухитрилась напортачить, стреляя в него. Намеренно ли она пощадила его? Или это желание было неосознанным, глубинным порывом продолжить игру? Если так, то своей цели она достигла.

Сейчас она снова была вместе с ним, опять в своей клетке, и, как подопытная обезьяна в экспериментах с кокаином, снова и снова нажимала на кнопку, хоть это и означало безумие, саморазрушение и гибель. Она вернулась в клетку, свою обитую шелком клетку в пастельных тонах, и теперь у нее было все, чтобы швырять в меня из-за прутьев собственным дерьмом.

Ее обручальное кольцо так и осталось у меня. Я осмотрел его под лампой; фасетки камня сверкали в янтарно-желтом свете. Последние семнадцать лет она постоянно носила на пальце триста тысяч долларов. Триста штук были при ней каждый раз, когда она ездила по городу, каждый раз, как она оказывалась в нескольких милях от аэропорта. Даже если допустить, что ее агорафобия была настоящей, за те деньги, что она могла выручить за кольцо, она наняла бы врачей, чтобы ее нагрузили лекарствами и в бессознательном состоянии доставили в Акапулько, она могла бы нанять телохранителей и снять виллу за каменной стеной, сколько бы это ни стоило. Если только она действительно хотела уйти от него.

Нил был прав. Она была порченым товаром. Нет, хуже, намного хуже. Порченые товары лежат себе спокойненько на складе. Она же была опасной, ядовитой, как шип на плавнике, который торчит на океанском дне, там, где босая нога легко может наступить на него. Любой, у кого сохранилась хоть половина мозгов, мог бы понять, к чему все идет. Но я был совершенно заворожен ее фосфоресценцией и шагнул туда, куда и не подумал бы лезть даже самый тупой серфер.

Я пытался помочь ей — а вместо этого разрушил всю свою жизнь. В том, что случилось на встрече выпускников, не было ее вины, почти не было — ведь если б я не ввязался в ее игрушку со спасением от пожара, то уж точно не оказался бы на встрече с пистолетом Денниса. По меньшей мере можно было принять крайне убедительную версию о том, что эта сучка приносит несчастья.

Да, она была скатом, все так, и в доказательство этого у меня осталась рваная рана на обратной стороне ноги. Но я поправлюсь. Я все еще был относительно молод. Руки-ноги остались при мне, мозги тоже, а также — вот за это спасибо не Контреллам — мой член. У меня осталось ее дурацкое гребаное кольцо. Неплохое возмещение за то, что она сделала со мной. Я мог бы уехать в Мексику или в любое другое место, куда вздумается, продать кольцо и начать все заново.

Целыми днями валяться на солнышке, каждую ночь приводить новую девушку с коричневой кожей, которая не знала бы английского — и позабыть потерпевший крушение корвет своего американского прошлого.

Вот так я и решил сделать. Ответ оказался очевиден. Я отправился в ванную и освободил желудок от скопившегося в нем узо.[458]

Потом умылся и отправился в постель, где соскользнул в неглубокий сон, полный кошмаров.

18

Утром я проснулся с головой, набитой прокисшим сыром «фета»; запил экседрин[459]чашкой кофе — нервы были совершенно расшатаны. Некоторое время смотрел MTV, надеясь, что клип «Детка, когда мы в ссоре» повторят. Когда стало ясно, что не повторят, мне даже подумалось — а не выдумал ли я его. Хотелось бы, чтобы так.

Около десяти я вышел прогуляться. Небо было темным, начинался дождь. Я брел по тропе, по которой мы с Шарлен ездили верхом, пока не вышел на смотровую площадку, где мы тогда останавливались. Внизу, на берегу, я мог различить крышу дома, где жил. Я представил себе, как в офисе на верхотуре «Сенчури Сити» юрист с пристрастием допрашивает Шарлен:

— И где же вы двое провели этот уикенд?

— В какой-то дыре на Каталине.

Я представил себе, как отряд быстрого реагирования местного шерифа окружает дом и орет в матюгальник, а я как раз стою в душе.

Я спустился к Авалону, постоял на краю пляжа, избегая людей, насколько это было возможно. Я начал отращивать бороду, но она еще не отросла. Уличных кафе, в которых мы с Шарлен завтракали и занимались под столом всякими дурачествами, я уж точно избегал как мог. Я направился на причал.

На материк вот-вот должен был отойти корабль. У меня было триста долларов в бумажнике и кольцо в «кармашке для монет» моих «левисов». Возвращаться в дом не было никакого смысла.

Но я сел на скамейку и смотрел, как корабль уходит.

Прошелся до казино. Одна из решетчатых дверей была открыта, группа молодых архитекторов делала снимки интерьера «арт-деко». Я вошел с таким видом, будто работал здесь, и поднялся наверх, в зал.