Книга Очень сильный пол - Александр Кабаков

Один из вошедших в комнату бандитов держал в левой руке хромированный «кольт» с именной дощечкой – держал чуть прихваченным манжетой рубашки за самый край ствола, весь револьвер был тщательно протерт заранее. Фред незаметно покосился на Кристаповича – видимо, намеченный план казался ему слишком рискованным. Михаил так же незаметно расширил глаза – мол, никаких импровизаций, все согласовано с мэтром. Фред кивнул блатному, тот как бы нечаянно положил пистолет на стол. Отойдя к окну, где стоял Кристапович – тот передвинулся, перекрывая видимость на машину, – Фред сухо сказал:

– Ну что ж, одевайтесь.

Мишка увидел, как при этом Фред сжал в кармане пальто пистолет, как напряглись кулаки и в карманах остальных. Но вмешательства не потребовалось.

Человек встал, бритая голова двигалась на вдруг ставшей тонкой в распахнутом вороте рубашки шее, глаза ползли в стороны, рука легла на скатерть, дернулась – и в следующее мгновение негромкий хлопок слегка сотряс воздух этой комнаты, где каждая дощечка паркета была знакома Мишке до последней трещинки, где, может, и до сих пор валялся за диваном оловянный солдатик в буденовке с облезлой звездой…

Когда они выходили, человека в подъезде уже не было.

– Боятся смотреть, как начальство за жопу берут, – сказал Фред. Это были последние слова, которые Кристапович от него услышал.

Возле «опеля» стоял Колька. Фред покосился на него недовольно, Самохвалов ответил на взгляд:

– Долго вы очень, я уж психовать стал, хотел сам идти…

Двое бандитов уже сидели в машине, Фред хмуро полез за непривычную баранку. Мишка с Колькой вдоль стены уходили к малолитражке, навстречу, не слишком торопясь, но и не мешкая, шел мэтр.

– Где остановимся для беседы? – спросил он на ходу.

– Мы покажем, – так же, не замедляя шага, ответил Михаил, – поедете за нами, встанем, где поспокойнее…

Словно и не было суток – снова поблескивало мокрое шоссе, снова взревывал мотор на подъемах, только мощный «опель» теперь шел сзади, раздраженно рыча на малых оборотах, а Мишка горбился за рулем паршивой блатной тарахтелки… Повернули на Дмитров – мост должен был появиться километра через полтора. Кристапович прижал газ так – казалось, сейчас проломится пол бедной машинешки. «Опель» шел сзади как привязанный – вроде бы опасаться мэтру было нечего, наволочка лежала небось у него на коленях, но держались на всякий случай к Мишке поближе – опасались, видимо, сами не понимая чего, и из-за этого еще больше опасались, и Фред все ближе прижимался высоким домиком хромированного «опелевского» носа к обшарпанному задку с давно снятым запасным колесом – может, просто прощался со своим верным «кимом»…

Мост возник в тумане сразу. Мишка, напрягшись, всей силой придавил тормоз, сосчитал «ноль-раз», отпустил тормоз и резко газанул, малолитражка, на полсекунды застыв перед вылупленными Фредовыми глазами, прыгнула вперед, и сразу за мостом Михаил развернул ее поперек дороги. «Опель» дергался, было видно страшное лицо мэтра за стеклом, а Мишка уже пер им навстречу, парализуя своим явным безумием, стараясь держать правыми колесами обочину, чтобы успеть вильнуть, если Фред не успеет, но Фред успел, кривя распахнутый в неслышном крике рот, крутнул баранку, и тяжелое черное тело, проломив ограду, длинным как бы прыжком ушло в мутную воду – и снова будто прошлая ночь надвинулась на Мишку.

– Ни машины, ни монеты, – сказала сзади Файка. Мишка молча вытащил из-под ног чемодан-балетку, бросил назад – услышал, как замок щелкнул и посыпались бумажные пачки, и одна сторублевка голубем перепорхнула на правое переднее сиденье. Колька кашлянул, поперхнулся, зашелся хрипом и матом. От воды рос туман.

– Провалились-таки тормоза, – хрипел Колька сквозь кашель, – провалились, мать их в дых, ну, Мишка, Капитан Немо! И денежки взял…

– А я их и не отдавал, вы забыли, дураки, – сказал Мишка. Он сидел, опираясь на руль, его опять познабливало и тошнило, косое зеркало, рога и кожаный сундук в прихожей плыли к нему в тумане, поднимающемся от воды…

И ни он, ни Колька не увидели ползущего от берега Фреда с мокрой головой, по которой кровь текла, смешиваясь с какой-то речной грязью, и лишь когда разлетелось заднее стекло малолитражки, они оглянулись и увидели сразу все – ткнувшегося без сил в берег уже мертвого стилягу с проломанным черепом и сползающую по заднему сиденью, все дальше от Кольки, красавицу татарку с уже остановившимися синими глазами, все больше скрывающимися под неудержимо льющейся из-под коротких завитков кровью…

Потом была зима. Кристапович жил у Кольки, на стройку ездил электричкой. В феврале поехали на Бауманскую, купили «победу» на Колькино имя. А весной кое-что всплыло на подмосковных реках, да той весной много чего всплыло, а еще больше – летом… К сентябрю же Колька женился – на какой-то штукатурше из Ярославля, ремонтировавшей министерство, которое он по-прежнему охранял.

И Кристаповичу пришлось всерьез подумать о жилье, тем более что летом умерла Нинка. За каких-то два месяца сожрал ее рак – женское что-то вроде.

Вам отказано окончательно

Вечерами он сидел на своем низком балконе – малогабаритный второй этаж, – прислушиваясь к надвигающемуся приступу. По старому рецепту закуривал папиросу с астматолом – где-то по своим хитрым каналам доставал Колька, – хрипел, успокаивался, рассматривал скрывающийся в сизом воздухе свой двор, даже не двор, а так, проезд между хрущевками. Сняв очки, чтобы лучше видеть вдаль, наблюдал за одной соседкой из примыкающей к его дому пятиэтажки. Крупная, очкастая, плохо и невнимательно одетая, в кривоватых туфлях на огромных ступнях, она была удивительно похожа на его мать, и он вспоминал ледяные довоенные зимы, проклятые годы и письмо соседки из эвакуации, которое он прочел на переформировании в Троицке. «Мамаша ваша умерла сыпняком… аттестат нигде не нашли, так что извините… с приветом из города Алма-Ата, что означает “отец яблок”…»

Отец яблок, думал он. Наш мудрый, великий, самый человечный, самый усатый отец яблок, думал он.

Раз в неделю приезжал Колька – в важной шапке, в дубленой шубе, на совершенно уже ни в какие представления не вписывающемся животе шуба натягивалась неприлично. Колька долго пыхтел внизу, снимая щетки со стеклоочистителей «жигуля», потом с трудом задирал голову на апоплексической шее, смотрел на балкон, часто мигая. «Давай поднимайся, – хрипел астматик, выбираясь из старого, навеки помещенного на балкон кресла, – давай, жиртрест…» Шел открывать дверь, волоча за собой рваный клетчатый плед – подарок еще к пятидесятилетию от тогдашней очередной Колькиной жены. Нынешняя, в крашеной копне сухих волос над совершенно белым, мучного цвета лицом, с широкой спиной и низкими ногами, шла на кухню, сразу принималась мыть тарелки и готовить еду – была она, при внешности самой злобной из торговок, бабой доброй и Кольке невероятно преданной. Последняя, видать. Выпивали немного, Колька с большими подробностями рассказывал о делах в тресте – хотя служил он там начальником АХО, но все трудности в строительстве принимал близко к сердцу. «Это друг, – думал старик, дыша какой-то новой противоастматической гадостью, – это друг, и он может быть и таким – любым…» Потом Колька начинал клевать носом, жена укладывала его подремать на часок, потом они уезжали – Колька, неделикатно разбуженный, ничего не понимал, хлопал белыми ресницами, жевал кофейное зерно, долго искал ключи от машины…