Книга Искушение богини - Паулина Гейдж

Они с кормилицей подошли ближе и поклонились, причем мальчик уверенно кивнул головой, так что головной убор царевича съехал ему на глаза. Кормилица выпустила его руку, а Хатшепсут опустилась на колени и поманила ребенка к себе. Он доковылял до нее, но обнять себя не позволил, а остановился, переводя взгляд с нее на мать и обратно, и сунул короткий толстый палец в рот. Сосредоточенно сося его, он спокойно посмотрел Хатшепсут прямо в лицо. Вдруг, не вытаскивая утешительного пальца изо рта, мальчик пробормотал что-то нечленораздельное.

Хатшепсут подняла голову:

– Сенмут, что думаешь?

Мысли Сенмута устремились далеко вперед, он уже видел мальчика юношей, волевым, решительным, резким, копией Тутмоса I. Спокойное лицо и ровный голос царицы поразили его, но он тут же нашелся с ответом.

– Он и впрямь несет на себе печать царственного семени, от которого происходит.

– А ты, Хапусенеб?

Хапусенеб медленно кивнул, его мысли, как обычно, были надежно скрыты под маской учтивого дружелюбия.

– Я вижу в нем вашего отца, вне всякого сомнения, – согласился он.

Хатшепсут встала и сделала кормилице знак увести ребенка, а Асет самодовольно ухмыльнулась.

Когда крепкие маленькие ножки скрылись из виду, Хатшепсут повернулась к Асет.

– Никогда больше не надевай на него этот убор, – сказала она.

Хотя в ее словах не было ничего дурного и сказаны они были спокойно, все присутствующие услышали в них предупреждение.

– Мой муж провозгласил его наследником короны, но он еще мал и потому должен ходить бритым, как другие дети.

И не забивай ему голову глупыми и тщеславными мыслями, Асет, иначе мы с тобой поссоримся.

Асет поклонилась, ее лисье лицо окаменело, точно маска.

И вдруг Хатшепсут улыбнулась.

– Он красивый мальчик, истинный царевич Египта и сын, которым Тутмос может гордиться, – сказала она. – Смотри же, не испорти его. А теперь возвращайся к игре. Я больше не буду тебя беспокоить.

Хапусенеб наклонился и собрал рассыпавшиеся фигуры, потом с серьезным видом расставил их на доске. Асет снова простерлась ниц, и дверь за посетителями закрылась.

Оставшись одна, Асет нахмурилась и уставилась перед собой, острыми белыми зубками нервно грызя ногти.

Глава 18

В следующие годы Тутмос еще трижды нехотя сходил на войну, а Хатшепсут каждый раз с облегчением наблюдала, как он уходит. В битвах фараон не участвовал, крови не проливал, но по крайней мере возглавлял войско и очень этим гордился. Его генералы с легкостью рассеяли горбоносые и воинственные пустынные племена – девять лучников, – преподав обитателям Восточной пустыни наглядный урок египетской военной мощи. В отсутствие Тутмоса работа над невесомым, точно мечта, храмом в долине продвигалась семимильными шагами. Каждый раз, возвращаясь, Тутмос обязательно отправлялся туда посмотреть, как идут дела. Для них с Хатшепсут обсуждение строительства скоро стало той темой, которая не вызывала споров. Все, что касалось строительства, интересовало его до фанатизма, а шедевр Сенмута восхищал и интриговал его особенно. Сенмут иногда жалел молодого, но уже страдающего одышкой фараона, который часами просиживал без движения, с нескрываемым восхищением глядя в долину, где кипела жизнь. У Тутмоса была душа архитектора, и Сенмут из чистого сострадания показывал ему чертежи и выслушивал комментарии и робкие советы, чувствуя, как в этом человеке всякий раз, когда Хатшепсут с полным правом и абсолютно справедливо начинала перечислять достоинства дара, который она преподносила вечности, начинала подниматься ревность. В ее долине, увенчанной царственным утесом Гурнет, где каждый камень, воздвигнутый ценой нечеловеческих усилий рабочих, славил красоту царицы, они с Тутмосом могли поговорить спокойно, без шпилек, предвкушая тот день, когда храм будет освящен и они впервые поднимутся вместе по длинному покатому переходу, неся благовонные приношения богу.

Тутмос и сам строил вовсю, делясь своими проектами с Хатшепсут. В Мединет-Абу он заложил маленький храм, посвященный себе самому, и спросил ее, не позволит ли она воспользоваться искусством ее архитектора. Она слегка подразнила его, прикидываясь, будто не понимает, о котором из слуг идет речь, но в конце концов с добродушно-снисходительным жестом уступила ему Сенмута. Следуя указаниям Тутмоса, тот начертил общий план постройки. Помогал Сенмут фараону и при строительстве храма, посвященного Хатор.

– Это будет, – сказал Тутмос, искоса взглянув на архитектора, – знаком благодарности богине за мою дорогую Асет.

Так, неожиданно для себя самого, Сенмут начал строить для женщины, к которой испытывал инстинктивную неприязнь, и для фараона, которого тщетно пытался научиться уважать; неизвестно, как ему это удавалось, но он все же находил силы втиснуть работу для фараона в свое и без того переполненное дневное расписание.

Сенмут любил маленькую царевну Неферуру. Она была красивой и хрупкой, точно цветок; когда он играл с ней на полу детской или наблюдал, как она на неверных, подкашивающихся ножонках бредет по саду, то забывал о тяжком бремени обязанностей. «В конце концов, – думал он, – я достиг всего, о чем мечтал, и забота об этом ребенке тому прямое доказательство». И все же в глубине души он чувствовал, что ему предстоит достичь неизмеримо большего и что он едва начал пробовать свои силы на пути к этой цели.

По мере того как вся жизнь Египта начинала вращаться вокруг Хатшепсут и она с удовольствием видела, что не осталось в стране такого уголка, где не творилась бы ее воля, царица стала покрывать землю своими памятниками – стелами, обелисками, колоннами, громоздя друг на друга камни: мрамор, гранит, серый и розовый песчаник. Повсюду она напоминала людям о том, кто именно попирает их своей божественной пятой, а Тутмос продолжал охотиться и пировать, ничего не зная о ее растущей популярности и силе. Божественные праздники уходили и приходили, покорные традициям; фараон и Хатшепсут шли через Фивы пешком, сопровождая золотого идола и молясь Амону каждый раз, когда одно время года сменялось другим. Маленький Тутмос поступил на службу Амону в храм, где за ним бдительно присматривал Менена, так что теперь Хатшепсут, отправляясь в храм поклониться богу, неизменно видела крепкого, боевого мальчугана с резкими чертами лица, который не сводил с нее любопытных глаз, сжимая золоченую кадильницу, и нередко сила его взгляда мешала ей сосредоточиться на молитве. Неферура, грациозная девочка, унаследовавшая чудесный характер бабушки Ахмес, тоже подрастала, и Хатшепсут особо заботилась о том, чтобы каждый праздник ребенка, одетого в пышный наряд царевны, обязательно видели люди.

Между ней и Сенмутом не было больше сказано ни слова любви, зато их чувство друг к другу, загнанное внутрь постоянной необходимостью поддерживать бдительность, стало еще глубже. Царица дала своему личному скульптору поручение сделать огромную статую, изображающую Сенмута с ее дочерью на руках. Сенмут позировал месяцами, а скульптор знал свое дело, так что, когда статуя была завершена и предстала перед Хатшепсут, и царица, и все собравшиеся просто ахнули, увидев это чудо. Художник остановил свой выбор на черном граните, и невозмутимое, исполненное силы лицо главного управляющего смотрело на людей поверх царственной головки маленькой Неферуры со спокойным превосходством и в то же время предостерегающе. Скульптор подчеркнул монолитную мощь гранитной глыбы, облачив Сенмута в длинный плащ, в складках которого пряталась царевна, так что зрителям были видны только их головы, одна над другой; вся статуя испускала темное сияние, царская рука так и тянулась к ее гладкой поверхности, холодной на ощупь. Хатшепсут была очень довольна статуей и распорядилась поставить ее у входа в детскую, чтобы всякий входящий помнил, что если он причинит малышке Неферуре хоть малейшее зло, то тяжко поплатится за это.