Книга Прогулки по Испании. От Пиренеев до Гибралтара - Генри Воллам Мортон

В процессе поисков комнаты я получил от гостиничного носильщика два адреса, что привело к приключению, которое забавнее вспоминать, чем переживать. Первым адресом оказалась квартира в высоком зловещем здании на унылой улочке. В бетонном холле был автоматический лифт, который повез меня наверх, а потом остановился между этажами, и ничто не могло сдвинуть его с места. Поднятый мною шум привлек нескольких старух в черном: они появились со всех сторон, и пока одни из них говорили со мной сверху, другие перекрикивали их снизу, утверждая, что электрик ушел и в любом случае лифт вообще-то сломан! Пока они посылали кого-то найти электрика, я раздумывал, не окажется ли он одним из тех, кого я видел на улице с bota: если так, он вряд ли будет в состоянии освободить меня. По счастью, электрик смог это сделать, и после долгого битья молотком и многочисленных воплей лифт поднялся на следующий этаж, где я выскочил из него столь поспешно, словно он горел. Отнюдь не в праздничном настроении я постучал в дверь, и меня впустили в темную маленькую квартирку. Древняя дама, которая показала мне спальню, битком набитую мореным дубом, сообщила с трогательной смесью смущения и решимости, что я смогу получить комнату на ночь за сумму в песетах, равную пяти фунтам стерлингов. Сумма шокировала, но я понимал, что праздник Сан-Фермин для этой бедной старой женщины — единственный шанс в течение года, когда она может добыть несколько лишних песет. Я был наполовину готов снять комнату, но, оглядев квартиру и обнаружив, что кровати расставлены и застелены везде, представил себе ночь крайних неудобств и благоразумно отказался.

Второй адрес привел меня к роскошному старинному зданию около бастионов крепостной стены. Я позвонил в колокольчик, и мужчина провел меня в величественный холл. Пока я гадал, чем бы могло быть это здание, на мой вопрос ответила мать-настоятельница, которая сообщила мне, что я в женском монастыре. Она сказала, что ради одолжения подруге была готова пустить женщину, а мне наверняка дали этот адрес по ошибке! Это оказалось даже еще смешнее, чем сидеть запертым в лифте, и я, рассыпавшись в извинениях, удалился.

Я прогулялся по Памплоне и увидел, что те улицы, по которым погонят быков завтра утром, от станции к арене, огорожены деревянными барьерами. Каждый балкон над маршрутом был забронирован, и зрители выбирали на улице лучшие места, с которых будут смотреть на несколько сотен молодых людей, бегущих изо всех сил от нагоняющих их животных. Я купил несколько открыток с прошлых бегов и решил, что едва ли стоит смотреть этот спектакль. Киоскер, которому я сказал об этом, глядел на меня в изумлении и негодовании. На его лице было написано выражение человека прошлых веков, который услышал особенно злостное богохульство и намеревается идти с доносом в инквизицию. Он ответил, что юноши очень храбры и каждый год кто-нибудь получает тяжелую травму или погибает; потом пожал плечами и мысленно заклеймил меня как профана, совершенного чуждого españolismo. Я был рад выбраться из Памплоны, удрать от танцующих юнцов с пищалками. Я ожидал простого деревенского праздника, а нашел городскую пошлость — впервые в Испании.

Через семнадцать миль по дороге на Сан-Себастьян я приехал в очаровательную деревушку под названием Ирурсун, где заметил маленький деревенский трактир, ослепительно белый, с деревянными балками и красными ставнями — того оттенка, в какой у нас красят почтовые ящики. Дюжины цветочных горшков, расписанных разными цветами, были закреплены на железном балконе во всевозможных железных скобах и подставках. Увы! Трактир был полон из-за Сан-Фермина, но для меня нашлась комната в бакалейной лавке почти напротив. Так я очутился в большом помещении с двумя огромными кроватями, умывальником, отдраенными добела досками пола и несколькими религиозными картинами.

Я прогулялся до трактира, чтобы поужинать, и разделил столик с очаровательной французской семьей: отец, мать и два образцовых маленьких ребенка с идеальными манерами. Мужчина пришел в восторг от возможности поговорить по-английски: он учил язык по граммофонным записям, планируя эмигрировать в Австралию. Но его план провалился из-за любви к семье. Ему сказали, что придется ехать одному, а жена и дети не смогут последовать за ним, пока он не устроит для них жилье; и эта разлука показалась ему невозможной. Он поведал, что оказалось дешевле приехать на своей машине из Франции и прокатиться по всей стране, чем провести отпуск на родине. Этот француз был aficionado и намеревался встать в пять утра и ехать в Памплону, чтобы посмотреть на быков. Он, как мог, убеждал меня ехать с ним, но к тому времени я уже решил вместо бега быков почитать хемингуэевскую «Фиесту» и посмотреть открытки.

Меня разбудил звон колокольчиков, надтреснутых коровьих и звонких козьих, — выглянув в окно, я увидел утренний туман, сквозь который вели на пастбище коров, а коз выгоняли пастись мальчишки с длинными палками и маленькими медными рогами. Вот мальчик поднес рожок к губам и выдул ноту, на которую немедленно ответил козел, степенно вышедший со двора в сопровождении свиты из нескольких козочек и козлят — и вместе они удалились в туман летнего утра.

Я оделся и пошел в трактир завтракать. Мужчины во дворе напротив заплетали гриву жеребцу, который, видимо, отправлялся на лошадиную ярмарку, а зал в трактире был заполнен пастухами в беретах и вельветовых жилетах, сжимавшими толстые посохи. Перед каждым стояла дымящаяся чашка с какао и большой ломоть хлеба с хрустящей коркой. Они ломали хлеб, крошили его в какао и ели все это ложкой. Некоторые из пастухов пропускали стаканчик anis, многие доставали кисеты и скручивали себе сигареты. От пронзительного звука автомобильного клаксона комната внезапно опустела: коренастые суровые баски похватали посохи и сбежали по лестнице вниз, где их ждали два грузовика с лошадьми.

Какао — видимо, сдобренное корицей и увенчанное взбитыми сливками — было превосходно. По всей Испании какао хорош, что в кружках, что в пакетах, — и этот напиток, который привезли в Испанию конкистадоры из дворца Монтесумы, лишь недавно сдал позиции кофе в некоторых областях страны; а чай, как известно всем, кто пытался заказать его вне гостиницы, все еще считается в Испании одним из самых отвратительных растительных лекарств. Форд говорит, что в его время кофе только «вползал в моду», поскольку арабам Испании он был, конечно же, неизвестен — и в самом деле, арабский мир принял кофе уже после изгнания мавров.

К тому времени солнце встало и туман рассеялся. С нескольких маленьких запертых сараев сняли засовы, и они явили взору самодельные сельскохозяйственные орудия: грабли, деревянные вилы и достаточное количество метел, чтобы экипировать всех ведьм в мире. Как ни желал я остаться в этой славной деревушке, я все же чувствовал, что не осмелюсь посмотреть в глаза своим друзьям в Мадриде, если не увижу хоть что-нибудь из праздника Сан-Фермин. Когда я доехал до Памплоны, город уже протрезвлялся от возбуждения и готовился узреть торжественную процессию, текущую по улицам со статуей святого покровителя — самого Фермина. Теперь у меня сложилось впечатление, что я в средневековом городе. Колокола звонили, мужчины на деревянных лошадках, вооруженные пузырями на палках, гонялись за всеми встречными девушками и скакали за стайками восторженных детишек, которые уворачивались от них, но не раньше, чем получали удар пузырем по головке. Модно одетые женщины собирались на балконах общественных зданий, городские сановники в парадных костюмах и офицеры в орденах и медалях пробирались сквозь толпу. В боковой улочке я наткнулся на одного из великанов, крючконосого вельможу, выряженного в великолепный костюм из старинной парчи, — его голова из папье-маше была, я совершенно уверен, карикатурой на герцога Веллингтона. Всех Cabezudos и Gigantones вытащили из собора, и они шествовали по улицам. Сначала я не видел великанов, но Cabezudos попадались везде и пугали куда больше, чем любой великан, потому что были слишком живыми пародиями на человеческие существа. Люди, наряженные этими «большеголовыми», носили костюмы восемнадцатого века, а лица огромных масок либо были совершенно лишены выражения, либо застыли в ужасных усмешках. В узкой улочке я столкнулся с восемью великанами Памплоны: великолепно раскрашенные и одетые, они ковыляли вереницей, неуклюже поворачиваясь из стороны в сторону, медленной семенящей походкой, будто человек внутри плетеного каркаса делал обычные человеческие шаги. Великаны изображали Фердинанда и Изабеллу, четырех мавров и двух южноамериканских индейцев. Лицо у Фердинанда было кирпично-красным, волосы и борода — цвета воронова крыла, а корона золотой. Поверх голубой формы блестел серебряный нагрудник панциря, король сжимал серебряной латной рукавицей рукоять огромного меча. Изабелла красовалась в желтокрасном — цветах Испании — и кружевной мантилье размером с ковер. Мавры выглядели свирепо в своих тюрбанах; один был султаном, другой — султаншей, а остальные два — воинами, завернутыми с головы до пят в белые бурнусы; индейцы оказались эбеново-черными, с перьями в волосах. Толпа встретила эти фигуры воплями восторга: мальчишки восхищенно бежали перед ними, а те малютки, которые видели их впервые, преисполнились удивлением. Насколько хорошо средневековые люди знали, как впечатлять тех, кто не умеет читать!