Книга Последний единорог - Питер Сойер Бигл

— Она не пришла.

Юноша не успел подхватить своего владыку, и, когда приподнял упавшего с пола, глаза его были открыты… Царь указал в сторону постели. Когда мальчик уложил его и как умел перевязал многочисленные раны, царь поманил его к себе и прошептал:

— Следи за ночью. Следи вместе со мной. — Это была не просьба, а приказ.

Мальчик просидел всю ночь на огромной постели, где царь и царица Камбуджи проводили свои счастливые часы, и так и не заметил, когда его властелин скончался. Юноша с трудом отгонял сон: после дневных сражений с царскими врагами он не просто устал, но и сам страдал от раны, а потому засыпал, просыпался и задремывал снова. В последний раз он пробудился, когда факелы разом погасли, гулко хлопнув, словно парус корабля, разорвавшийся на ветру, и до него донесся иной звук, тяжелый и неторопливый, словно бы какая-то грубая холодная стопа шагнула на равнодушную мраморную плиту. И в последних лучах луны он увидел нагиню: огромное тело черно-зеленым дымком наполнило комнату. Семь голов кобры единым движением покачивались наверху, окруженные легким мерцанием, словно бы она колебалась между двумя мирами с изяществом, которое он не мог постичь. Она оказалась возле постели, тут юноша заметил и на ее теле свежие кровоточащие раны (позже он уверял, что кровь нагини сверкала ярче солнца и на нее было больно смотреть). Он бросился в сторону и забился в угол, однако нагиня даже не взглянула на него. Она склонила все семь голов над лежащим царем, и капли ее пылающей крови, падая, смешивались с его кровью.

— Мой народ пытался остановить меня, — проговорила она. Мальчик не понял, все ли головы говорили, или только одна, но голос ее был многозвучен, словно музыкальный аккорд. — Они поведали мне, что сегодня настал день твоей смерти, предначертанный в начале времен, и я знала это, знала всегда, как и ты сам. Но я не могла позволить свершиться пусть и предопределенной судьбе. Я билась с ними и пришла к тебе. А этот юноша, прячущийся в тенях, споет о том, что мы не предали друг друга ни в жизни, ни в смерти.

И она назвала царя именем, которого не знал мальчик, и подняла его на кольца своего тела — так, как, по местным поверьям, наг Мугалинда поддерживает и этот мир, и грядущие миры.

А потом нагиня медленно растворилась во тьме, оставив после себя лишь запах жасмина, сандала и музыкальные отголоски всех своих голосов. И что сталось с нею и останками царя Камбуджи, мне неведомо.

Эта история позволяет усомниться не в существовании нагов, подтвержденном многими свидетельствами (тем более что положительные доказательства их небытия отсутствуют), но в их отношении к людям, открытом для всяких сомнений. Но пусть все останется так — в память о мальчике, дожидавшемся рассвета в безмолвной золотой башне, прежде чем он осмелился выйти к воплям коршунов и плачу скорбящих, чтобы сообщить людям Камбуджи о том, что царь их скончался и исчез. Один из потомков мальчика, торговец, и рассказал мне сию повесть.

И если в ней можно отыскать смысл, поддающийся толкованию, я вижу его, быть может, в том, что скорбь и голод, любовь и жалость глубже пронизывают наш мир, чем мы считаем. Они текут подземными реками, которых не переплыть даже нагам; они несут дождь, что обновляет нас, кто выказал должное почтение нагам или кому-то другому. И если вообразить, что не существует богов, что не существует ни просветления, ни души, все равно останутся эти четыре реки — скорбь и голод, любовь и жалость. И мы, люди, можем долго влачить свою жизнь — без еды, лекарств или одежды, — но смерть будет скорой… когда не приходит такой дождь.

Песня трактирщика

(пер. А. Хромовой)

Падме Хеймади отныне и навеки.

Даже если бы мы были просто друзьями, коллегами, увлеченными общим делом, общим языком, страной, нарисованной на ресторанных салфетках, мне было бы довольно и этого, дайену. Но теперь, когда мы поженились, — я воистину счастлив.

Три дамы однажды явились ко мне:

Одна была смуглой, как хлеб на столе,

Другая, с моряцкой ухваткой, черна,

А третья бледна, как дневная луна.

Белянка с колечком на пальце была,

Смуглянка лису на цепочке вела,

А черная в розовой трости резной —

Сам видел! — скрывала клинок дорогой.

В спальне моей затворились втроем,

Песни горланили бог весть о чем,

Всю снедь истребили, распили вино,

И конюха кликнули заодно.

Поплакали дважды, поссорились раз,

Их смех над округой звенел и не гас,

Дрожал потолок, штукатурка летела,

А рыжая тварь голубей моих съела.

С рассветом три дамы уехали прочь,

Монахиней — та, что чернее, чем ночь,

Царицею — бледная, третья — ликуя,

А конюху нынче замену ищу я!

ПРОЛОГ

В одной южной стране была некогда деревня на берегу реки. Люди, что жили в деревне, сеяли зерно, сажали картошку и капусту — особенную, сине-зеленую, — и лозу, приносившую желтовато-коричневые плоды, не слишком аппетитные на вид, но очень вкусные. В дождливый сезон все крыши в деревне протекали — одни меньше, другие сильнее. Коровы и свиньи там были жирные, а вот детишки — тощие, но никто особо не голодал. В деревне был свой пекарь и свой мельник, что очень удобно, и две церкви разных толков, а это говорит о том, что у селян оставалось достаточно свободного времени, чтобы задумываться о вере. А еще в тех краях росло особое дерево, которое нигде больше не встречается. Кора этого дерева, заваренная с чаем, унимает лихорадку, а если растереть ее в порошок, получается краска, зеленая, как сумрак лесной чащи.

Жили в деревне двое детей, мальчик и девочка. Они родились в один день, с разницей в несколько часов, выросли вместе и с детства любили друг друга. И вот весной того года, когда им должно было исполниться восемнадцать лет, собрались они пожениться. Но в тот год сезон дождей выдался долгий, весна припозднилась, и река даже покрылась льдом, а уж подобного не видывал никто, кроме самых ветхих старцев. Так что когда наконец потеплело, двое влюбленных вышли погулять и поднялись на маленький мостик у мельницы, где они не бывали больше полугода. Они жмурились под лучами яркого полуденного солнца и говорили о ткачестве — юноша был ткачом — и о том, кого не приглашать на свадьбу.

И случилось так, что девушка упала в реку. Она прислонилась к перилам моста, а перила прогнили за время зимних дождей и проломились, и девушка рухнула в воду. Она успела только набрать воздуху в грудь, а вскрикнуть уже не успела.

Немногие в деревне умели плавать, но юноша умел. Он прыгнул в реку прежде, чем голова девушки вновь показалась над водой, и на какое-то мгновение рука девушки обвила его шею, и их лица соприкоснулись в последний раз. Но тут упавшее сверху бревно разделило их, и когда юноша выбрался на берег, девушки нигде видно не было. Река поглотила ее так же легко, как мелкие камешки, которые они вместе швыряли с моста — тысячу лет тому назад.