Книга По следу саламандры - Александр Бирюков

— Я вижу, — Лендер жестом пригласил Кантора к выходу, — что попасть к вам на допрос и не быть вполне уверенным в себе — крайне опасно.

— Что есть, то есть.

— А между тем, — горячо заговорил сочинитель уже на лестнице, — совет мне нужен. Весьма нужен! Потому что я не знаю, как мне разговаривать с моим личным историком, и этот разговор будет куда серьезнее допроса.

— Спрашивайте.

— Да ведь я даже не знаю, какой мне нужен совет. Все это несколько сложно. Вместо того чтобы обдумать мою позицию перед нынешним разговором, я засел писать. Но не готов совершенно.

И вместо того чтобы спрашивать, он замолчал…

Путешествия протекают беспокойно, рассуждал Лендер. Умы кучеров неуравновешенны. Кареты имеют обыкновение опрокидываться, лошади пугаться и нести, паровые котлы взрываются, суда тонут, термопланы исчезают без вести, не в силах бороться с ветрами.

А бывают ведь еще войны, стихийные бедствия и преступления.

О да… преступления. О природе преступления Лендер знал теперь значительно больше.

Хай Малькольм Лендер относился к тем редким представителям человеческой породы, которые не только пользуются разумом в сугубо прикладных, житейских целях, но и склонны использовать его по прямому назначению, то есть мыслить абстрактно: о природе, о космосе и о земле. В силу этой особенности своего характера он любил иногда порассуждать наедине с собою или с листом бумаги, тем самым благодарным из собеседников, что мало оценены людьми, о натуре людей и благоустройстве человеческого общества.

В силу того что тема о благоустройстве общества неисчерпаема, в отличие от мироздания, с которым, в сущности, все ясно, именно проблема взаимоотношений отдельной человеческой натуры с миром людей занимала его более прочего.

Куда меньше, но все же значительно, занимала его и тема взаимоотношения человека и природы.

Если кто–то всеведущий (число не имеет значения), на самом верху, знает результат эксперимента, то он педагог, а не ученый. И мир наш ему не нужен. Ежели он ученый, то он не знает результатов эксперимента и мы нужны ему, дабы он мог познать себя.

В моменты житейских затруднений Лендер замечал за собой резкий рост потребности решить, пусть теоретически, все проблемы благоустройства человеческого общества.

Кантор, вызвавшись доставить Лендера к личному историку, не без удивления заметил, что сочинитель, несколько отрешенный и углубленный в себя, кротко и без прежней опаски сел в паромотор.

О да, его занимали проблемы общества…

Ведь от них происходили и его личные проблемы.

Лендер отправлялся к личному историку с тяжелым сердцем и в смятении разума. Он знал, что повышения рисковых выплат ему не одолеть. А как убедить историка, не имел понятия.

Историк идет по жизни задом наперед, но там, куда он смотрит, — видит лишь закономерность. Случайности же подстерегают его с противоположной стороны.

— Что вас гнетет? — прямо спросил Кантор, который был как мы уже определили, человеком, смело взирающим перед собою и не боящимся заглядывать вдаль.

— Истории о том, чего ты не пережил и никогда не переживешь, помогают тебе жить так, как если бы ты пережил это, — изрек Лендер основную аксиому своей профессии. — Но как, — горячо продолжил он, — пережить нам то, что отпущено? Почему общественный договор так порою осложняет нам жизнь?

— Надежда иссушает душу бесплодной негой, — ответил Кантор в духе Традиции. — Истории о несбыточном уводят в дали недостижимые. Вы уже достаточно пожили, для того чтобы убедиться в том, что деньги, что бы там ни говорили, определяют порою не только благополучие человека, но и саму возможность быть счастливым, однако вы еще слишком молоды для понимания, что они ничего не решают.

— Но послушайте! — воскликнул Лендер. — Мне предлагают пересмотреть мой рисковой договор в сторону повышения выплат только оттого, что я присутствую при расследовании. А как же вам, при вашей рискованной профессии, удается с этим справиться?

— Репутация, — ответил Кантор. — Я известен как человек, с которым ничего не происходит.

— Как это может быть?

— Ну, происходить–то происходит, — ответил Кантор, — однако ни к каким трагическим последствиям это еще не приводило. Я сумел доказать, что это именно мой путь. Я соответствую ему, он — мне. И иного не дано! Поверьте, что вы рискуете рядом со мною больше, чем я сам. И ваш историк прав.

— Тогда я оказываюсь в положении безвыходном и склонном к ухудшению.

— Вы драматизируете, — сказал Кантор покровительственно, — что может быть хуже безвыходной ситуации? Однако напирайте в разговоре на то, что ваше благосостояние, именно вследствие работы, которой вы сейчас заняты, должно возрасти, а количество опасностей, сопряженных с этой работой, не превышает обычное. Стойте на своем. Ведь у вас хорошая рисковая история?

— В целом неплохая, — задумался Лендер.

— Вот и славно, — сказал Кантор, останавливая паромотор у массивного старомодного здания, сама надежность которого должна была символизировать тот факт, что личные историки с тем только и существуют, чтобы никто не рисковал в этой жизни даром.

— Малая толика уверенности у меня уже есть, — сказал сочинитель с невеселой улыбкой, покидая салон экипажа.

— В крайнем случае, — заметил Кантор, — напомните, что во всем, что касается расследования, вы неотлучно при мне, а со мной, как известно, ничего не происходит.

На прощание антаер сказал, что навестит своего портного, а после будет ждать сочинителя в управлении полиции.

На чем и расстались.

* * *

Сыщик упруго взбегал по леопардовой дорожке, лежащей на мраморных ступенях…

Альтторр Кантор зашел к своему портному, совершенно не подозревая, что с этого момента жизнь его изменится необратимо и будет уже навсегда совсем не такой, как прежде.

Портной был не из самых престижных и популярных, что шьют новомодные спортивные куртки для молодых аристократов, но очень хороший мастер. Сказать по правде, этот портной шил для Кантора куртку для вождения паромотора, что говорит о нем немало. Тогда еще у Кантора был открытый экипаж, и требовалась специальная одежда.

Всемур Максимилиан был не чужд новых веяний. Он легко шел навстречу самым смелым идеям заказчика и охотно экспериментировал, сохраняя неизменным свой добротный, неуловимо старомодный стиль и совершенно исключительное качество.

Сыщика устраивал именно такой портной, который мог с энтузиазмом взяться за изготовление особого воротничка к сорочкам с вставляемой в него металлической пластиной, препятствующей удушению. Он же сконструировал для Кантора уникальный плащ, который легко превращался в комбинезон с капюшоном.

Макс по прозвищу Мур–мур был человеком немного эксцентричным, энергичным, эгоцентричным. Он принимал клиентов у себя на квартире на третьем этаже такого же добротного и старомодного, как сам Мур–мур, дома. Приемные часы были строго регламентированы. От начала первой четверти пополудни и до начала второй… Впрочем, для некоторых клиентов, таких как Кантор, он делал исключения.