Книга t - Виктор Пелевин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А теперь оставьте меня на время, — попросил Т.
— Невозможно, — сказал поручик, — пишите в нашем присутствии.
— Хотя бы на четверть часа…
Кудасов отрицательно помотал головой.
— Чего, интересно, вы боитесь? — спросил Т. — Что я убью себя этим подносом? Так вам же меньше возни, и совесть будет чиста… Только я не доставлю вам такого облегчения, даже не рассчитывайте. Право, господа, оставьте меня. Я должен собраться с мыслями, а в вашем присутствии это невозможно…
Кудасов с поручиком переглянулись. Поручик пожал плечами.
— Хорошо, у вас четверть часа, — сказал Кудасов и перешёл на несколько виноватый тон, — и вот ещё что. Имеется просьба от вашей знакомой Аксиньи Толстой-Олсуфьевой, переданная через наше высшее начальство. У неё, похоже, самые серьёзные связи… В общем, она выпускает новую книгу — «Немного солнца в холодной вдове». И просила у вас короткий отзыв на последнюю страницу, всего строку или две.
— Пусть напишет сама от моего имени, — сказал Т. — Скажите, я разрешаю.
— Извольте, скажу, — кивнул Кудасов. — Но боюсь, бедняжке трудно будет придумать что-нибудь за вас, граф, поэтому она и просит… Впрочем, не моё дело.
Когда дверь закрылась, Т. поглядел на стену — туда, где была прощальная надпись Федьки Пятака.
«Теперь я знаю, где искать истинного автора, — подумал он. — Его не надо искать. Он прямо здесь. Он должен притвориться мной, чтобы я появился. На самом деле, если разобраться, нет никакого меня, есть только он. Но этот „он“ и есть я. И так сквозь всю промежуточную оптику — до самого начала и конца, Соловьёв тысячу раз прав… „Eternal mighty I am“, как в старом протестантском псалме. Вот только в моём случае строка на время удлинилась до „I am T.“. Но „T.“ здесь не важен. Важно только „I am“. Потому что „I am“ может быть и без графа Т., а вот графа Т. без этого „I am“ быть не может. Пока я думаю „I am T.“, я работаю подсобным рабочим в конторе Ариэля. Но как только я обрезаю эту мысль до „I am“, я сразу вижу истинного автора и окончательного читателя. И ещё тот единственный смысл, который есть в этом „I“, и во всех других словах тоже. Как просто…»
Думать мешал весёлый голос поручика, долетающий из коридора — он говорил что-то быстрое и неразборчивое.
«Получается тавтология — „я есть то, что я есть“. Впрочем, это, кажется, уже было в какой-то книге… Но почему меня с такой назойливостью пытаются убедить, что авторов много? Потому, что автор один… Зачем меня так настойчиво приглашают притвориться создателем мира, предлагая белую перчатку и огромный письменный стол? Чтобы я не догадался, что я и так его создатель, ха-ха… А вот бедный Ариэль так крепко уверен в своём авторстве, что никогда, никогда не сможет понять, как обстоят дела на самом деле…»
Из коридора донёсся бодрый мужской хохот на несколько голосов — поручик, видимо, закончил анекдот.
«Но если всё именно так, — думал Т., — то я без труда смогу победить Ариэля… Такая возможность обязательно предусмотрена. У меня должно быть всё необходимое — прямо под носом… Так. А что у меня под носом?»
Он оглядел стол — стопку гербовой бумаги, чернильницу с пером, стакан с водой и свечу.
«А может быть…»
Т. зажмурился, словно боясь, что мысль, внезапно пришедшая ему в голову, может так же неожиданно её покинуть. Некоторое время он барабанил пальцами по столу, и эта дробь делалась всё быстрее. Потом он засмеялся.
«То есть не может быть, а совершенно точно…»
Дверь приоткрылась, и в камеру заглянул Кудасов. В его глазах светилось любопытство.
— Я забыл сказать, граф, если желаете, у нас есть настойка опия.
— Благодарю, — сказал Т., приходя в себя. — Извините мою несдержанность. Просто я понял… В общем, мне нужна ещё пара минут.
На лице жандарма изобразилось озабоченное понимание.
— Ждём-с, — кивнул он и исчез за дверью.
«Ну что же, — подумал Т., чувствуя жутковатый и весёлый азарт. — Есть только один способ всё проверить. Прямо сейчас и ни минутой позже…»
Подвинув к себе лист бумаги, он обмакнул перо в чернильницу и крупно написал в его центре:
Ариэль Эдмундович Брахман
Подумав, он обвёл имя пунктирной окружностью и стал наносить вдоль неё на бумагу мелкие буквы. Все, какие мог вспомнить: русские, греческие, латинские, несколько древнееврейских и даже пару скандинавских рун. Он писал безо всякой системы и логики — просто ставил те знаки, которые сами выскакивали в памяти, и вскоре имя демиурга оказалось окружено расходящимися спиралями шифра, загадочного даже для автора.
«Нет сомнений, что последовательность знаков и их смысл в магии совершенно не важны, — думал Т. — Считать иначе значит оскорблять небеса, полагая, что они так же поражены бюрократической немощью, как земные власти. Любое заклинание или ритуал есть просто попытка обратить на себя внимание какой-то невидимой инстанции — но если твёрдо знаешь, что эта инстанция в тебе самом, можно не переживать по поводу мелких несоответствий…»
Поставив в конце последовательности букв греческую «омегу», Т. положил перо.
«Ну вот, — подумал он, — сейчас узнаем, тварь ли я дрожащая или луч света в тёмном царстве…»
Подняв исписанный лист, он поднёс его было к свече, но передумал и положил назад на стол.
— И всё-таки, — прошептал он, — формальности лучше соблюдать, ибо сказано… Что-то наверняка сказано на этот счёт. А я забыл самое главное.
Взяв перо, он дописал справа от расходящегося вихря букв слово «БХГВ», а слева — такое же непонятное слово «АГНЦ», которое зачем-то заключил в неровный пятиугольник. Затем нарисовал внизу мешок и написал на нём греческое слово «уатгс».
«Кажется, пишется так, — подумал он. — Можно было бы и по-русски, но так каббалистичнее… Теперь точно всё».
Подняв лист, он свернул его трубкой и коснулся им огонька свечи. Бумага занялась. Переворачивая лист в воздухе, чтобы он горел не слишком быстро, Т. аккуратно скормил его огню, затем нежно перехватил рыхлый раструб пепла и дал последнему клочку бумаги полностью догореть. У него в руке остался сморщенный свиток серо-чёрного цвета, похожий на переваренную землёй берестяную грамоту.
Опустив пепел в стакан с водой, Т. размешал его пальцем. В стакане образовалась ровная мутная взвесь.
Дверь раскрылась.
— Граф, — сказал майор Кудасов, — время… Позвольте, да что вы делаете? Не сметь!
Он кинулся к Т. — но, прежде, чем он смог помешать, Т. поднял стакан ко рту и, глядя жандарму прямо в глаза, в два глотка выпил всю воду.
Был вечер. Ариэль Эдмундович Брахман только что зажёг лампу под потолком и как раз шёл к письменному столу, на котором жужжала машина Тьюринга и дымился кофе, когда перед ним что-то сверкнуло раздался громкий электрический треск.
