Книга Чаша и крест - Нэнси Бильо

— Нет, — быстро ответила я.

Губы его побелели. Я не хотела больше обижать Джеффри Сковилла, но получилось именно так.

— Так вот, значит, как вы теперь со мной: обманываете, лжете мне прямо в глаза! — закричал он. — Господи, ну до чего же вы глупы, Джоанна! Ведь это чистейшей воды безумие! Неужели вы не понимаете, что этим все равно решительно ничего не измените?! — Джеффри хлопнул дверью и ушел.

Теперь я пересказала брату Эдмунду всю нашу беседу с констеблем от слова до слова.

— Зря вы сразу не сообщили нам всем об этом, сестра.

— Да, — ответила я, и горло у меня сдавило судорогой. — Я опять совершила промах, я уже наделала столько ошибок! А эта, последняя, стоила жизни брату Освальду… а может, и не только ему одному. Когда Сковилл ушел, мы еще несколько часов оставались дома, но Джеффри я больше не видела. Будь он в городе, обязательно попытался бы остановить нас. Но я и представить себе не могла, что он отправится к такому человеку, как Джон Дадли. Трудно поверить, чтобы Джеффри мог сделать что-то мне во вред, даже если бы и очень сильно разозлился. Вообще-то, мы еще раньше с ним поссорились, но я никому об этом не рассказывала.

Какое-то время мы оба молчали. Я думала, что брат Эдмунд так потрясен услышанным, что не хочет со мной разговаривать. Но он снова заговорил, и в голосе его не было и следа гнева.

— Помните, на кладбище вы спросили, уж не передумал ли я?

— Да. У вас внезапно так резко изменилось выражение лица, что я даже испугалась.

— Просто в тот момент я кое-что понял, сестра Джоанна, — сказал он и вдруг замолчал.

Заинтригованная, я ждала продолжения. Он снова заговорил, и на этот раз голос его звучал еще тише:

— Я вдруг понял, что все, что сейчас делаю ради спасения святой истинной веры, — это, конечно, прекрасно, но мне этого мало. С некоторых пор, а если честно, уже довольно давно я чувствую, что мне хочется чего-то еще. Я не сразу уразумел, чего именно, а потом упорно боролся со своим чувством. Прежде я думал, что монашество — это моя судьба, которая предназначена мне свыше. Но сейчас я понимаю, чего хочу, причем хочу так сильно, что, если бы меня спросили: «Что ты предпочтешь: умереть мученической смертью за веру или жить, пусть даже такой странной и весьма непростой жизнью?» — я бы, не колеблясь, выбрал второе.

Я сползла вниз по шероховатой стене. В темноте я не видела своего собеседника, но знала, что он рядом, что лицо его всего в трех футах от моего.

— И чего же вы хотите, брат Эдмунд?

— Сейчас нужно сказать что-нибудь глубокое, мудрое… мне приходят на ум только слова из Священного Писания, — ответил брат Эдмунд, и мне показалось, что он сейчас засмеется. — Впрочем, постойте! Знаете, что сказала однажды Екатерина Сиенская?[15]Она сказала: «Сердце человеческое живо любовью».

Он снова замолчал.

— Я говорю о вас, сестра Джоанна. Я вас люблю.

Глаза мои наполнились слезами, к горлу подступил комок. Усилием воли я проглотила его, поскольку иначе просто бы не могла говорить.

— Если мы выйдем на свободу, сестра Джоанна, я хочу жениться на вас. Это мое единственное желание. Не уверен, что из меня получится хороший муж, но клянусь: всю свою оставшуюся жизнь я отдам вам одной. Вы согласны?

— Да, — отозвалась я и, вопреки всем несчастьям, которые с нами случились, радостно заулыбалась в темноте. Меня охватил неописуемый восторг.

Но как раз в этот момент дверь в мою келью (собственно, не в мою, а в келью Элизабет Бартон) распахнулась. Вошел молодой бородач с факелом, грубо поднял меня на ноги и потащил в коридор.

— До свидания, брат Эдмунд! — исступленно закричала я, когда меня выволакивали наружу.

Я, конечно, испугалась, но и страх не заглушил моей радости. Эдмунд меня любит! Надо сделать все возможное, чтобы пережить эту ночь и остаться в живых.

В конце коридора бородач толкнул меня за угол.

Я чуть не налетела на человека, который, по-видимому, поджидал меня.

И вытаращила от изумления глаза: передо мной стоял Жаккард Ролин.

Я шагнула назад и хотела было что-то сказать, но Жаккард резко развернул меня кругом и зажал ладонью рот. Он был силен и проворен, гораздо сильней, чем можно было себе представить.

— Не думаю, что брату Эдмунду слышно через эту дверь, но мало ли, — прошептал голландец мне на ухо. — Если хотите, чтобы он остался в живых, не называйте меня по имени, понятно?

Я отчаянно закивала.

— Очень хорошо.

Он убрал ладонь. Я медленно повернулась к нему лицом. Пресвятая Дева Мария, откуда здесь взялся этот молодой протестант из Нидерландов?

— Давайте отойдем отсюда подальше, нам надо поговорить. Но сначала развяжи ей руки, — приказал он бородачу.

Тот немедленно повиновался. Похоже, господин Ролин здесь не последняя спица в колеснице, если держится так уверенно.

Он оглядел меня с ног до головы, и мы пошли вперед по коридору.

— Ну и ночка вам выпала, Джоанна Стаффорд, — произнес он спокойно и даже сочувственно, словно мы с ним случайно встретились на Хай-стрит и теперь мило беседовали. — Я слышал, вы совсем потеряли присутствие духа и даже плакали, когда вас запихнули в келью Элизабет Бартон. На вас это не похоже.

— Ну и ну! — потрясенно пробормотала я. — Так это вы выдали нас Дадли? Кто бы мог подумать, что вы такой негодяй!

Жаккард улыбнулся. В свете факела сверкнули его безупречные зубы.

— Давайте не будем делать преждевременных выводов, — сказал он.

Жаккард привел меня к покоям настоятельницы. Один раз стукнул в дверь, затем толчком распахнул ее и изящным жестом пригласил меня войти первой.

Я вошла в ту самую комнату, где десять лет назад поджидала настоятельницу вместе со своей матушкой. Множество свеч освещало помещение. Стол из дуба стоял на том же месте. За ним восседал какой-то человек.

Господи, да это же Юстас Шапуи, посланник императора Карла.

— Здравствуйте, Хуана, — приветствовал он меня.

Нет, этого быть не может, тут какая-то ошибка. Уж не галлюцинации ли у меня начались? Или, может, это сон? Но уже в следующую минуту я глубоко вздохнула и поняла, что все происходит наяву.

— Так, значит, вы меня все-таки помните? — спросила я у посланника. Больше ничего мне в тот момент в голову не пришло.

За спиной послышался смех Жаккарда. Шапуи тоже улыбнулся, точнее, криво усмехнулся, будто я сказала какую-то совершенную нелепицу. Но в усмешке его сквозила горечь.

Я кивнула в сторону голландца: