Книга Жиголо - Сергей Валяев

Вот так всегда: судьба всего человечества зависит от канистры нефтепродуктов. Что делать? Ловить попутную на ночной трассе можно только с базукой в руках. И я выворачиваю руль на проселочную дорогу, исчезающую в лесном массиве. Чихающий мотором «Москвич» катит под защиту деревьев и наконец останавливается. Мы с Анечкой слушаем тишину — она мертвая; такое впечатление, что мы угодили в первый день создания Богом жизни на Земле.

Потом раздается характерный комариный зуд. Черт подери, этого я не предусмотрел! С проклятиями хлопаем себя по щекам и выбираемся из машины. Я успокаиваю спутницу: дело она имеет с диверсантом, и через несколько минут крепкий дым от костра делает нашу походную жизнь более удобной и уютной.

— Они хотят только тетрадь? — спрашивает девочка, освещеная неверным пламенем костра.

— И тетрадку тоже, — отвечаю. — И лучше будет, — повторяю, — если мы найдем её первыми.

— В квартирах её нету, — рассуждает Анечка. — В лаборатории тоже.

— А мог дед передать кому-нибудь? Приятелю? Э…э… э… знакомой?

— Не думаю, — девочка задумчиво смотрит в костер и рассказывает эпизод двухдневной давности: она пришла в гости, когда дед говорил по телефону, именно тогда и услышала фразу о дьяволе, которого прислали по душу академика; так вот после телефонной беседы Алексей Алексеевич сообщил внучке, что он нашел решение проблемы по реактору античастиц и элементу 115, но пока не будет его обнародовать по некоторым своим соображениям. Тогда Аня спросила: а если найдут расчеты? Не найдут, дети сатаны, весело отвечал дед, ума не хватит, а у тебя, любовь моя, хватит, просто помни: «Старый конь борозды не портит».

— «Старый конь борозды не портит», — повторил я. — И что потом?

— Дед попросил отвезти его в Центр, — пожала плечами Анечка. — И мы поехали.

— На «Москвиче»? — кивнул в сторону темнеющей груды металла.

— У меня пока нет «Мерседеса», — чуть капризно проговорила девушка. А что такое?

— «Старый конь борозды не портит», — повторил я снова и, вытащив из костра головешку, отправился к дряхленькой колымаге, напоминающей по своим физическим кондициям именно вышеупомянутое животное.

Анечка не понимала моих действий. Я же, слушая её рассказ, вдруг осознал, что академик дал через известную пословицу знак — нам. Но самое главное: ЗАЧЕМ ЕМУ ЕХАТЬ НА РАБОТУ В СТАРОМ РАЗБИТОМ ЖЕЛЕЗНОМ КОНЕ?

Прорывая тоталитарной головешкой бархатную занавес ночи, я приблизился к «Москвичу». По утверждению Анечки, академик сидел на заднем сидении. Я открыл дверцу и принялся тормошить кожаное сидение. Под ним и в нем самом ничего не нахожу. Я чертыхаюсь: ошибся, сержант? Как же так? Не может быть? Присев, запустил руку под резиновые коврики и… есть! Она, тетрадка! Обыкновенная школьная, чуть ли не с клеенчатой обложкой малинового цвета.

Мама моя родная! Кому расскажи, не поверят, что в ней заключена формула, которая способна угробить всю нашу цивилизацию. Нет, нельзя перескакивать через века, эпохи и социальные формации. Как показывает история человечества, это чревато.

К костру возвращался победителем, держа над головой тетрадь; так, наверное, питекантроп возвращался с долгожданной добычей в стойбище.

— Ур-р-ра! — закричала Аня и, прыгнув, повисла на мне.

И мы закружились вокруг костра в торжествующей и яростной пляске. Наши беспорядочные тени плясали на кустарниках и деревьях. Прикормленный сухим хворостом костер разгорался до темных до небес, выбрасывая туда космато-огненные кометы. Наш танец был танцем первобытных людей, сумевших отстоять свою территорию от нашествия врагов. Я видел счастливое лицо Анечки, оно покрывалось каплями золотого пота, я видел её губы, они жадно хватали ночной воздух, я видел её глаза, в них отражалась наша искореняя искрящаяся любовь…

Да, мы были счастливы, как могут быть счастливы люди в несчастливой стране. Несчастливой? Нет, страна, где есть хотя бы двое таких, как мы, уже имеет другое качество.

Именно сейчас, именно в этом медвежьем углу решается судьба нашей родины: либо мы будем жить вечной жизнью, либо отдадимся на откуп тем, кто мечтает поставить тавро на наши святые души.

Пафосен? Не спорю! Но имею на это право: в моих руках будущее планеты. И от моей воли зависит ход истории. От осознания этого факта можно окончательно спятить. Хорошо, что моя голова крепка, как бронь Т-34. Ничего её не берет: ни кирпичи, ни эксперименты, ни мысли, похожие на бронебойные снаряды.

— А что будем делать с тетрадкой? — спросила Анечка, когда мы закончили наш безумный танец победы.

— Надо, — ответил я, — подумать.

И мы сели у костра — мы сели у огня, от которого зародилась вся наша планетарная жизнь, и открыли тетрадь. На первой странице увидели эпиграф, написанный крупным полудетским почерком: «Спорьте, заблуждайтесь, ошибайтесь, но, ради Бога, размышляйте, и хотя криво, да сами».

— Узнаю деда, — сказала Аня. — Любит он говорить красиво.

Я не стал поправлять девочку: казалось, академик стоит за нашими плечами и усмехается в рыжеватый козацкий ус.

Из состояния полудремы меня выводит настойчивый и напряженный гул. Потом понимаю — это звук трассы. Осматриваюсь: утро — деревья стоят в тумане, как в воде. Чадит костер. Анечка спит в стареньком «Москвиче». Если бы не эта девочка в драндулете, я бы не поверил во все происходящее.

Поднявшись с пенечка, тихо ухожу в туман для необходимых физиологических отправлений. Приятно, черт возьми, жить на свете, господа, особенно, когда твоими руками спасен мир!..

Испытывая глубокое удовлетворение от этой мысли, возвращаюсь к нашему лагерю. Чу! Слышу чужие шаги, а после вижу некую странную долговязую фигуру в плащ-палатке, в фуражке и резиновых сапогах, осторожно топчущуюся к машине. Что это ещё за обморок с двустволкой в руках?

Решив, не тревожить попусту Аню, неслышно приблизился к фигуре и щадящим ударом перебил шейные позвонки. Лесник, а это был он, рухнул на мокрую землю с выражением крайнего удивления на худощавом, заросшем щетиной лице. Я осмотрел винтовку — это была ИЖовка; надежная пукалка, чтобы пугать ворон и дураков. Анечка продолжала спать — её ресницы подрагивали и, казалось, что она силой пытается удержать сон.

Взявшись за плащ-палатку, я оттащил лесника в сторону от машины и оздоровительными шлепками привел в чувство. Он смотрел на меня, как идиот смотрит на лампочку, не понимая принцип её работы. Глаза были бесцветны и без особой философской мысли — только страх.

— Как зовут? — спросил я. — Ты лесник?

— Федя я, — медленно прожевал имя. — Лесник.

— Где мы находимся?

— Мы находимся в квадрате 23 дробь 49.

— Это твой квадрат? — догадался.

— Агы-гы.

— Понятно, товарищ лесник.

Я присмотрелся к собеседнику: интеллектом он не блистал, и очень не блистал, было такое впечатление, что он один из тех, кому уже смастерили лоботомию.